никуда не привели…»
— А ведь Ольга не любит Родиона, — размышляет Володя. — Она его использует. Родион для нее — возможность свести счеты с Филиппом. Они похожи — оба ожесточенные, мстительные, оба потеряли в жизни все, что любили. Но по большому счету любви тут нет. В нашей истории все друг друга используют и нет любви…
— А как же любовь Родиона к Наталье? — спорю. — Если бы я ее использовал, чтобы отомстить Филиппу, то превратился бы во второго Филиппа. И, по-моему, интереснее, чтобы Ольга любила Родиона. Мы корректируем сценарий, корректируем свою игру. Давайте и здесь подкорректируем. Пусть Ольга будет теплая. Не все женщины — прагматичные Юли Гулько…
Вторые роли.
…Раннее утро. Пятница стоит на газоне, спиной к моему подъезду, смотрит в небо.
— Медитируешь? — спрашиваю, подойдя.
Женя вздрагивает, как будто только что был бесконечно далеко, откуда просто так не отпускают, но тут же смеется, звонко и бодро, как пожарник. Он всегда так смеется, я заметил еще в первый день знакомства. Как будто смехом возвращает себя откуда-то, где смеяться запрещено.
Приезжаем на площадку, быстро переодеваемся. Художник по костюмам дает померить новое пальто — короткое, серое, в полоску. В нем нет романтической отрешенности, как в том, коричневом, от Кевина Кляйна, что я надел сразу после зоны, но есть грозная самоуверенность, что обычно приходит с рубцами на месте недавних открытых ран…
По привычке поднимаю воротник.
— Ты думаешь, надо? — сомневается художник по костюмам. — Это десятая серия, Родион другой.
Она права, но что-то же должно остаться от прежнего Родиона. Так же, как что-то всегда остается от прежнего меня. Потому что я знаю — не будет другого мира, есть только этот, и, значит, меняться надо очень осторожно, чтобы не повредить невидимые кровеносные сосуды, связывающие меня с ним…
Первая сцена — выхожу из гостиницы после встречи с Гординым. Гордин — новый персонаж. Бывший зек, выдающий себя за «человека Кремля». На самом деле за ним стоят такие же бывшие зеки — с сомнительным прошлым и большими деньгами. Они хотят прибрать к рукам кабельный завод, выкупив контрольный пакет акций. Родион не знает, кто Гордин на самом деле, он просто хочет получить работу. И Гордин его берет.
Когда Родион появляется после встречи с Гординым из дверей гостиницы, Пятница торопливо идет ему навстречу от машины.
— Не нравится мне этот Гордин, — должен он сказать. — Четыре года назад видел в зоне очень похожего на него…
— Не важно, — отвечает Родион. — Это все не важно…
А что важно? То, что Родион снова в деле, снова на первых ролях! По сути Гордин только что назначил его главнокомандующим в войне против мэра Филиппа Кудасова. С этой встречи начинается возвращение Родиона и крах Филиппа.
Женю как будто что-то мучает. Как будто он все еще на газоне перед подъездом моего дома. Я видел, как он перед съемкой отвел Володю в сторону и стал ему что-то страстно предлагать. Видимо, придумал что-то по роли, что-то, с его точки зрения чертовски интересное. Но Володя отказал. Я расслышал только обрывок фразы: «…Нет, Женя, нет, здесь не нужно…» Теперь Женя выглядит подавленным. Я его понимаю и сочувствую, но Володю я понимаю тоже. Часто актер тяготится крохотным размером роли, пытается расширить, придумывает что-то вне контекста сцены и основного конфликта, толкающего действие вперед. Это как если бы он играл, например, роль секунданта в сцене дуэли Пушкина и Дантеса, и предложил режиссеру вместо короткого своего текста — «Сходись!» — почитать Пушкину свои собственные стихи или, например, исполнить для Дантеса бурятский народный танец одинокого охотника в сезон дождей… Одно из настоящих испытаний — быть на вторых ролях, и без разницы, актер ты, или работаешь в правительстве. Можно ведь привыкнуть, и тогда первым уже никогда не будешь. Но, в то же время, надо уметь вовремя отходить на второй план, давать партнеру возможность раскрыться — это уже тактика. А может, даже стратегия…
Я хочу такого бога, чтобы поддерживал меня в бою!
…На первом этаже «хрущевки» обшарпанная однушка. Пожелтевшие и выцветшие обои. Истрепанная совковая мебель. Разбитая односпальная кровать в углу… Черт, а я ведь здесь уже когда-то был! Только в другом городе. И в другой жизни. Там, где на стенах было напшикано «Старт»… Мог задержаться. Остаться навсегда. Так и прожить всю жизнь на первом этаже, с решетками на окнах от воров. На разбитой кровати в углу. Но выскочил! …Для кого-то прекраснее всего в мире звучат слова «Кушать подано!». А для меня это звук поднимаемого якоря, гул взлетающего самолета и гудок уходящего поезда! Я вечно в движении. Никогда не распаковываю чемоданы. Тороплюсь. Кажется, ни разу не зачистил вдрызг ни одной зубной щетки — каждый раз забывал их там, куда больше не возвращался…
Переодеваюсь, гримируюсь и жду, когда позовут. Лежу в моем вагончике, закутавшись в пальто. Еле слышно работает вентилятор, гоняя сырой холодный воздух. Бесконечный дождь стучит по крыше вагончика, идет волнами. Немного кружится голова. Как будто я в море, в каюте яхты. Далеко от земли…
…В фильме «Одна неделя», про парня, узнавшего, что у него четвертая стадия рака, есть момент, когда священник спрашивает героя, верит ли он в бога. Герой не верит — делает смущенную паузу, виновато смотрит на распятие на стене. А на распятии никелированный Иисус висит на одной прибитой руке. Другой показывает средний палец. Это, конечно, воображение героя. Но мне так понравился этот Иисус! Хотел бы я иметь такого Иисуса дома на стене. Он не сдался, не подставил щеку! Представляю, как он махался с легионерами, прежде чем они его схватили и прибили к кресту. Он показывает fuck не тому, кто в него верит, а тому, кто его распял! Я хочу такого бога, чтобы поддерживал меня в бою!
Еще там хороший момент — герой просыпается утром в случайном отеле, берет с тумбочки библию, а текста нет — чистые листы. Я бы дарил всем при рождении такие Библии — без текста. Чтобы каждый сам писал для себя Библию. Никаких особых требований — пиши, что хочешь. Можно было бы столько рассказать о человеке по его Библии! Представляю посмертную библиотеку из этих Библий — от диктатора Муссолини, до водопроводчика Лени Голубкова. Была бы там и моя. Может, эти строки, что сейчас пишу, и станут когда-нибудь, моей личной Библией…?
…Меня скотчем привязывают к стулу, силой держат руки на столе. Один из бандитов раскладывает на столе молотки.
— Выбирай молоток с удовольствием, — требует Володя от актера. — Смакуй. И бери вот этот, поменьше…
— Почему не самый большой?
— Чтобы больнее было, — со знанием дела объясняет Володя. — От большого молотка кость сразу вдребезги — Родион от боли потеряет сознание. А если бить маленьким, он помучается…
Сейчас в кадре окатят водой из ведра и возобновят пытки. Можно было бы попросить подогреть воду. И незаметно подглядывать, чтобы вода не застала врасплох, на вздохе. Но я так не хочу. Пусть все будет максимально правдоподобно. Зажмуриваюсь и мысленно устраиваю побег. Если не возможно реально убежать, то надо сделать это в воображении.
Воспоминание о Финляндии
…Продюсер Блинов наливает Бонч-Бруевичу и мне «серебряную» текилу. Володя, как всегда, не пьет. И я стараюсь не пить — завтра с утра сложные сцены. Но совсем не выпить не хорошо, все-таки такой
