Паркуюсь возле дома. Несколько секунд медлю, прежде чем выключить зажигание — тогда и музыка исчезнет. И все вокруг может исчезнуть… Вряд ли, конечно, ну, а вдруг? Юля гордо дефилирует к подъезду, цокает каблучками по свежевымытому асфальту. Со стороны может показаться, что это она привезла меня к себе.
— Ну, что ты там плетешься, как черепаха, я хочу в туалет! — кричит на весь двор, дергает за ручку парадного, утыкается носом в кодовый замок. — Говори быстрей, что нажимать?
Под ногами шуршат разноцветные клиновые листья. Подбираю с земли несколько листьев, протягиваю Юле.
— Это тебе. Чтобы ты не думала, что я совсем не романтичный. Смотри, какие красивые…
Дома выдаю ей чистую майку, полотенце и зубную щетку. Пока она принимает душ, делаю коктейли. Она выходит в одной майке. Садимся на красный кожаный диван в гостиной.
— Сигареты у тебя есть? — спрашивает.
— Ты же не куришь?
— Нет, но когда выпиваю, то иногда…
Достаю из буфета разноцветные пачки. У меня большой выбор. Есть даже початая пачка Беломора.
Юля выбирает черное «Собрание» — красивые черные сигареты с золотистым фильтром. Не знаю, так ли ей важен табак. Думаю, понравился золотистый фильтр.
— Хочу слетать куда-нибудь погреться, — говорит. — Смотрела по интернету — есть очень недорогие туры.
Понимаю, к чему она. Пробивает, не захочу ли пригласить ее слетать вместе.
— Это интересно… — беру за руку и веду в спальню.
— Только у меня месячные, — вдруг сообщает, как ни в чем не бывало.
Ого! Вот это да! Вот это новость дня! Точнее, ночи… Интересно, она сейчас врет?
— Тогда ложиться не будем, — констатирую. — Будем, стоя.
— Да, давай, стоя. У тебя есть презерватив?
Почему-то она всегда спрашивает о презервативе. Как будто презервативы в наше время — большая редкость и позволить себе их могут не все.
— Да, есть, — отвечаю с улыбкой, но она в темноте вряд ли это видит. — Вот, держи.
— Почему держи?
— Надевай, ты же попросила.
— Не умею, — в ее голосе ни доли кокетства, должно быть, действительно ни разу сама не надевала…
— А что тут уметь — вот так разрываешь упаковку, берешь и надеваешь…
— Я не знаю, какой стороной.
— Там должно быть написано — зажги свет и посмотри.
— Правда?
— Любой может ошибиться темноте. На этот случай продается специальный фосфоресцирующий интимный крем, но у меня он, к сожалению, закончился…
Наконец-то смеется. Ставлю ее лицом к стене, поднимаю вверх тяжелые черные волосы, прижимаюсь губами к затылку…
— Совсем нет крови, — говорит, когда через час отдыхаем в гостиной.
— А какой день?
— Четвертый.
— И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной для отделения дня от ночи, и для знамений, и времен, и дней, и годов… И создал Бог Солнце, для управления днем, и Луну, для управления ночью, и поставил их на тверди небесной светить на землю и отделять свет от тьмы… И увидел Бог, что это хорошо! И был вечер, и было утро: день четвертый…
— Не богохульствуй!
— А ты в какого бога веришь? Как еврейка, ты должна верить в…
— Бог един.
— Согласен. Как Россия…
Пью виски и ласкаю ее рукой.
— Колючая, — говорит. — У меня все колючее. Ноги колются. И здесь. Тебе ничего? Я не знала, что мы поедем к тебе… Ты так забавно кричал…
— Извини, это было уже во сне, — не выдерживаю и шучу снова…
Прижимаюсь губами к ее губам. Они покраснели и распухли, пахнут виски и сигаретами… За окном светает…
Встаем в половине двенадцатого. Спали всего ничего, но я бодрюсь. Достаю из холодильника несколько видов сыров, сметану, творог, джем, хлеб, торт, орехи, накрываю на стол… Не зря вчера накупил!
— Ты прямо поляну накрываешь, — деловито констатирует Юля. — Все свежее? Дай ложку для сметаны — эта в джеме.
— Не беспокойся, делай, как удобно.
— Нельзя, сметана испортится. Я все помою…
Ого! Юля предлагает помыть посуду… Это прогресс в наших отношениях.
После завтрака ухожу в кабинет, сделать несколько звонков, а когда возвращаюсь, Юля сидит одетая. Умеют они по утрам быть непредсказуемыми! То валяются в постели до последнего — плеткой не подымишь, то, не успеешь и глазом моргнуть — собираются, как будто в Третьяковском проезде единственный день распродажи.
Отвожу домой.
— Если хочешь, давай через пару часиков встретимся, двинем в «Октябрь», покушаем суши, посмотрим кино, — предлагает.
Делаю музыку погромче и пару часов в одиночестве бесцельно катаюсь по Москве. Воскресная Москва пустынна. Мне нравится кататься за рулем. И еще понимаю — если сейчас вернусь домой, то засну и неизвестно, когда проснусь. А когда проснусь, то на душе будет тревожно, как у лунатика, очнувшегося на крыше. Поэтому лучше не спать.
Дома затеваю уборку. Мою стаканы, протираю пыль на листьях искусственной пальмы, меняю постельное белье, вытряхиваю пепельницу… Вдруг вижу в ведре для мусора разноцветные осенние листья, подаренные Юле сегодня ночью. Я не ждал, что она вспомнит о них на утро и возьмет с собой, как если бы это был букет из нескольких десятков алых роз. Но вид ярких осенних листьев в мусорном ведре как будто встряхивает меня. Видимо, не вся романтика выкипела внутри за эти годы борьбы за место под солнцем, что-то еще осталось, кроме противотанковых ежей и шершавой желтой накипи…
Спустя три часа уже сижу в зале ожидания аэропорта Шереметьево — 1. В руках у меня посадочный талон на ближайший рейс в город моих грез и моих кошмаров. Равнодушный женский голос то и дело объявляет о начале регистрации или приглашает на посадку. Если бы все девушки и женщины разговаривали со мной такими голосами, не знаю, чтобы я сделал… Но, к счастью, есть и другие голоса…
… — Вспомни состояние, в котором ты приходишь после этой сцены домой к Ольге, — говорит Володя. — И что у тебя с глазами?
— Разве у героев после тюрьмы они не должны быть воспаленными? — пытаюсь шутить. — Я работаю над образом, недосыпаю…
— Сейчас перебор — на экране это выглядит страшно, — не поддерживает шутку Володя. — Ты, как наркоман. Она бы испугалась такого человека, а не полюбила…
«А может, кому-то надо испугаться, чтобы полюбить, — думаю. — Особенно, если все другие пути
