как и все другие, то есть строго Константином Владимировичем, а вот когда наедине, то только Ярославом.
— Во как! — удивился Вячеслав. — Так ты тоже Славка! Стало быть, тезка мой получаешься.
— Стало быть, — согласился Константин. — Так вот, возвращаясь к твоему отцу: предположим, что он всем известен под княжьим именем, а ты, якобы в целях конспирации, решил использовать крестильное имя батюшки, о котором мало кто знает. Если кому-то очень захочется, пусть гадает, а ты продолжай хранить гордое молчание.
— Значит, вычислить никак?
— Замучаются, — усмехнулся Ярослав-Константин. — Здесь ведь Русь тринадцатого века, так что запрос в другое княжество не пошлешь — самому катить придется, а кому оно надо? Разве только мне, но я-то как раз делать этого не собираюсь. Вот так… Фе-едя, — подвел он итог.
— Ну да, батюшка мой был великий князь больших и малых княжеств, а имя его слишком известно, чтобы… — начал Вячеслав, но Константин бесцеремонно перебил его:
— Все, кончай ёрничать. Тебе теперь по статусу не положено. Цитаты из гайдаевских кинокомедий — это замечательно, только в отличие от липового князя Жоржа Милославского тебе, друже, здесь предстоит провести не день, а минимум лет десять, поэтому свои приколы…
— Что, совсем завязывать?! — возмутился Вячеслав.
— Да нет, — успокоил его Константин. — Если наедине, вот как сейчас, то пускай. Оно даже хорошо, для разрядки обстановки полезно и вообще. А вот при честном народе лучше почаще вспоминай, что ты княжич и, следовательно, вести себя должен подобающим образом.
Ратьша же, узнав о княжеском происхождении Вячеслава, стал смотреть на спецназовца совершенно иначе, а вот теперь это его замечание про «породу».
Правда, воеводу по-прежнему несколько смущали два обстоятельства, чем он откровенно поделился со своим князем. Уж больно этот Вячеслав, как бы это деликатно сказать, молод, а проще говоря, если б, разумеется, речь не шла о княжиче, соплив.
К тому же, и это во-вторых, судя по всем ухваткам юноши, до того как он попал сюда, ему было явно не до изучения воинского мастерства, которое чтоб как следует освоить нужны не месяцы — годы.
Если же ставить на пост тысяцкого необученного недоросля, то как же его смогут уважать бывалые, старые воины? Да будь он при этом хоть трижды княжич, а все одно, авторитета ему у них не добиться!
Но тут Константин был непоколебим, уверенно заявив, что все остальное возлагает на плечи своего тысяцкого, тем более что для воеводы главное — это умелое руководство боем, а все остальное…
— Да ты и сам видел, как он быстро все хватает, — добавил он.
— Это да, — сумрачно подтвердил Ратьша. — Прямо-таки на лету, зато прочие вои…
И тут же огорчил Константина, заметив, что больше половины отроков годятся лишь в курощупы, ибо в настоящем бою тут же погибнут или вообще сбегут без оглядки, намекнув, что и всех прочих тоже не помешало бы проверить в настоящем деле.
— В настоящем… — рассеянно повторил Константин. — Настоящее — это война. И с кем же ты собрался воевать?
Вот тогда-то старый воевода и выдал идею опробовать своих лучших воинов совместно с викингами ярла Эйнара в небольшом набеге.
Хотя речь шла не о рязанских князьях, не о соседях из Новгород-Северского или Владимиро- Суздальского княжества, и даже не о далеких половцах, а о подозрительно активизировавшихся в последнее время мордовских племенах, поначалу Константин решительно запротестовал.
Воевода не спешил настаивать, но день спустя вернулся к этому разговору вновь.
На сей раз Константин не был столь категоричен, поскольку на ум ему пришли дополнительные аргументы, говорящие в пользу этого набега.
Дело в том, что он, кое-что припомнив, сделал нехитрый расклад, касающийся той же мордвы, которая сейчас пока что была враждебно настроена по отношению к Рязанскому княжеству.
Отличие имелось лишь в том, что часть племен, именующих себя мокшами, из числа тех, что располагались западнее, то есть непосредственно граничили с землями Рязани, все равно держалась стороны Руси, вот только сотрудничать они предпочитали с Владимиро-Суздальским княжеством, которое в свою очередь давно, со времен Всеволода Большое Гнездо, завистливо косилось на плодородные земли своего южного соседа.
Другая же часть племен — светлые синеглазые эрзя — больше тяготела к Волжской Булгарии.
И получалось, что пес с ними, с эрзя, а вот ближних соседей, смуглую черноволосую мокшу наказать за набеги следовало.
Заодно тем самым, возможно, удастся пусть не оттолкнуть, но аккуратненько, плечиком, эдак вежливенько отодвинуть в сторону владимирцев.
Нет-нет, никакой враждебности, тем более пока там правит его тезка, но показать мокше, кто в доме хозяин, все равно лишним не будет.
Правда, Константин все равно еще колебался, держа в уме необходимость соблюдать в столь тяжелое время мир с беспокойными соседями, которые к тому же его ожских земель не касались, предпочитая не углубляться столь далеко, а орудовать на приграничных, что восточнее самой Рязани.
Но после некоторого раздумья ему в голову пришло еще несколько доводов в пользу эдакой боевой тренировки.
Во-первых, вести с ними переговоры о мире он не мог — выступать от имени князя Глеба и еще двоих двоюродных братьев — Святослава и Ростислава Святославичей, сидевших в приграничных Кадоме и Городце Мещерском — ему полномочий никто не давал.
А во-вторых, устроив набег, он тем самым не на словах, а на деле выказывал самое искреннее дружелюбие по отношению ко всем троим.
Вот, мол, я каков. Не звали меня на помощь, так я не гордый, сам пришел, да так примучил, что они теперь на вас еще лет пять, а то и десять посягать не осмелятся.
Конечно, в идеале лучше всего было бы проделать все это общими силами — и эффект больше, и дружба после такого совместного предприятия куда крепче, но поджимало время. Пока станешь договариваться, переписываться, то да се…
Правда, с Глебом он все равно потолковать успел, но безрезультатно. В ответ на грамотку Константина рязанский князь раздраженно отписал, что им ныне не до мордвы, и вообще брат думает совершенно не о том, о чем бы следовало.
Окончательную точку в сомнениях Орешкина поставил Вячеслав. При встрече тет-а-тет именно он убедил его в целесообразности такой акции, причем с точки зрения… психологии.
— Это же дикари! — горячо говорил он внимательно слушающему его Константину. — Они сразу решат, что ты слабый, поэтому просишь о мире. Им никогда не понять, что ты не хочешь воевать, — решат, что не можешь.
— Так нет у меня с ними вражды, — попытался пояснить Константин. — Не доходят они до меня.
— Нет, так будет. Не доходят, так потом дойдут, — пожал плечами Славка. — Сам ведь мне говорил, что куда лучше на чужой территории и малой кровью. К тому же подумай, ведь если…
И, сам того не подозревая, в точности повторил все аргументы Константина насчет объединения князей, бескорыстной помощи братьям и все остальное, после чего Орешкин окончательно уверился в том, что и впрямь надо бы разрешить поразмяться…
Это ведь лишь в пословице у дураков мысли сходятся, а на самом деле все наоборот. Они у них слишком оригинальные, а потому все разные. Зато умная мысль одна, и раз уж она у них с Вячеславом совпала, то…
Единственно, о чем поинтересовался, так это когда его собеседник так хорошо успел изучить их «дикую» психологию.
— Так сколько лет прослужил в Чечне, — ухмыльнулся Вячеслав, — а там то же самое. Только у этих копья со стрелами, а у тех — «калаши», которые им наш первый президент, добрая душа, с наших же складов подарил, вот и все отличие. Да еще местность разная: там горы, а тут леса. А менталитет одинаковый, дикий и воинственный, понимают только кулак. И как только ты им этим самым кулаком
