И все равно, хотя особо на это и не надеясь, он еле слышно прошептал:
— Ты вот что, старик. Одно прошу — выслушай меня. Говорят, перед смертью самому последнему злодею и то слово дают…
— Покаяться, стало быть, решил? — презрительно усмехнулся волхв. — А ты, часом, не спутал? Я ить в вашего распятого не верю. Да и слабоват он для истинного бога.
— Не то, — прошептал Константин. — Не покаяться…
Дышать было неимоверно тяжко, поэтому каждое слово давалось ему с огромным трудом, но Константин твердо вознамерился договорить все до конца, каких бы усилий это ему ни стоило, вот только…
Он протянул правую руку к горлу, кое-как нащупал тугой ворот рубахи, но рвануть его не вышло — сил не хватило.
— Никак на крест надежу питаешь, — неверно истолковал его движение старик. — И сызнова тебе поведаю: понапрасну оно. Тута в моей дубраве у него силенок вовсе нетути, да и хлипок твой бог супротив моего.
— Не то, — вновь повторил Константин. — Не то я сказать хочу.
— А что же?
— Девок-словенок не я… — Слова давались Константину тяжело, но он упрямо продолжал выжимать их из себя. — Двойник это мой. Тело у нас одно и лик един. Только душой мы отличны. — Он прервался, вновь потянувшись к вороту рубахи.
— Ишь ты, — усмехнулся Всевед, вновь неправильно истолковав порыв умирающего. — Гля-кась, даже на кресте готов роту дать в оной нелепице. Хотя да, он уже столь всякой непотребщины выдерживал, что… — И ободрил, помогая справиться с непослушным воротом: — Ну-ну, одной боле, одной мене, валяй, клянись, а я пос… — И осекся, уставившись на оголенную грудь Константина.
Пауза длилась не менее минуты — один пытался набрать в грудь побольше воздуха, что у него никак не получалось, а другой озадаченно таращился на лежащего.
Первым прервал молчание Всевед.
— Оное у тебя откель? — спросил он, бесцеремонно ткнув пальцем.
Константин недоуменно нахмурился, но потом его осенило.
Оберег.
Он же как надел его, так ни разу и не снимал, даже в бане.
Непонятно только, почему эта вещица так заинтересовала волхва и откуда она ему знакома, хотя да — медальон-то языческий, и делали его, судя по словам Доброгневы, эти, как их там, Мертвые волхвы.
— От девушки одной, — пояснил он.
— Ишь ты, — покрутил головой старик. — Одно мне дивно — яко он тебя доселе не изничтожил. Али очи меня подводят, и он… — Не договорив, волхв вновь протянул руку и стал бережно водить над оберегом ладонью.
И вновь наступила пауза, которую первым опять прервал Всевед. Он встал и, угрожающе нацелившись посохом в грудь Константина, повелительно приказал:
— Сказывай яко на духу — с мертвой содрал, али сам ее в навь[35] спровадил, ибо живой она бы его тебе нипочем не отдала.
«Она — это бабка или внучка?» — не понял Константин и возмутился.
Эдакий зловредный стариканище ему попался! Так он вообще на него все грехи мира повесит. Вообще-то наплевать, но все равно обидно.
Ладно там словенки. Их хоть его двойник мучил, а уж тут…
— Сдурел ты, старый! — От негодования у него даже голос получился громче прежнего, пусть тихий, но уже не шепот. — Если ты о бабке, то она его не мне, а внучке своей отдала, а уж та мне, как… брату названому.
— Внучке? — озадаченно переспросил Всевед и потребовал: — А теперь возложи свой перст на него да далее сказывай. И не мешкай! — поторопил он, ехидно добавив: — Чтой-то худо мне верится, будто внука Снежаны эдакого нелюдя в братья названые взяла. Разве ты у ей хитростью выманил, тогда конечно.
— А вот и взяла, — упрямо заявил Константин, с удивлением заметив, что стоило ему приложить палец к оберегу, как дышать сразу стало легче.
Ненамного, конечно, но все-таки. Во всяком случае, воздуха вполне хватало на одну полноценную фразу, даже если она не очень короткая.
Правда, было чуть непонятно, каким боком тут неведомая Снежана, о которой говорил волхв, поскольку Константин точно помнил, что Доброгнева, рассказывая о своей бабке, упоминала совсем другое имя.
Мария? Вроде нет. Марьяна? Тоже не то. Ах да, вспомнил.
— А может, мы с тобой о разных бабках говорим? — усомнился он. — Мою, то есть которая бабкой Доброгневы была, Марфой звали.
— То она сама себя так прозывала, чтоб на крестильное похоже, — равнодушно отмахнулся Всевед, но осекся и с еще большим недоумением воззрился на лежащего. — Так ты и подлинное имечко внуки ее ведаешь? Неужто и ее в наложницы поял?!
— Лечила она меня, — пояснил Константин. — Да и потом пару раз жизнь спасла. — И усмехнулся, вспомнив и повторив вслух: — Сестра Милосерда.
— Странно мне от тебя таковское слышать, — удивленно покачал головой волхв. — И ведь правду сказываешь, ни единым словцом покамест не солгал. А что ж ты тогда с девками-словенками так обошелся?
— Еще раз говорю — не я это был, а мой двойник, — терпеливо пояснил Константин. — Его душа в этом теле пребывала, а уж потом я в него вселился. Точнее, вселили, — поправился он и торопливо, пока еще были силы, закончил: — Знаю, что все равно не поверишь, но я за всю жизнь ни одной женщины силой не брал. А за такое, что он учинил, сам бы убивал на месте. Прав ты, нелюди это.
— Близнец, стало быть, — недоверчиво усмехнулся волхв, но, переведя взгляд на оберег, вздрогнул и отшатнулся. — Да что ж это такое-то?! — чуть не плача взмолился он. — Почто терпишь-то?! Ведь явная ложь, а ты эвон?! Али ты вовсе своей силы лишился?! — Он вновь склонился над лежащим, аккуратно убрал его палец с медальона и еще раз поводил над ним открытой ладонью. — Да нет, есть в нем сила, — пожал плечами волхв. — Токмо все одно — безлепица выходит. — И, посуровев, властно велел: — А ну-ка в очи мои зри не отворачиваясь!
И стариковские зеленые глаза испытующе впились в княжьи, буравчиками проникая все дальше и дальше, в самую сердцевину мозга.
Сколько времени это длилось, Константин сказать бы не смог, однако честно продолжал смотреть, пока силы окончательно не оставили его и тяжелые, словно налитые свинцом веки вопреки его воле не закрылись, торжествуя победу, и уже не было мочи сопротивляться этому натиску.
— Неужто правду сказал? — сквозь наползающий смертный сон еще услышал он растерянный голос волхва, но тут сознание окончательно отказалось ему служить, и он погрузился в темноту.
Спустя некоторое время Костя вновь ненадолго пришел в себя и увидел волхва, сосредоточенно помешивающего что-то в котелке, висящем над огнем костра, весело облизывающего его стенки.
Словно почувствовав на себе княжеский взгляд, старик почти в тот же миг повернулся к раненому и буркнул:
— Лежи себе да шевельнуться не удумай. Сейчас тебе полегчает.
— Ты вот что… — медленно проговорил Константин, с усилием ворочая одеревеневшим языком.
Он уже не чувствовал ни губ, ни всего своего тела.
«Зато хоть перед смертью ничего не болит», — порадовался он по старой привычке автоматически
