Рассудком, голым и прагматичным, он продолжал считать, что старик лжет и все его словеса всего лишь липкая паутина, в которую он по причине своей немощности стремится затянуть противника, опутать его, заставить ослабеть, пошатнуться и барахтаться в сомнениях и смущении.
Он привык верить лишь в то, что поддавалось миру материальному, что можно было как минимум пощупать, ощутить на вкус, узреть его цвет или, на худой конец, запах, а еще лучше увидеть, оценив размеры, силу и возможную опасность.
Сердце же его, сжавшись от страха в крохотный комочек трепещущей в ужасе плоти, отчаянно стучало в груди, заставляя кровь неистово пульсировать и вынуждая упрямца-хозяина поверить во все здесь услышанное.
Оно и без слов старца давным-давно ведало о том, что собой представляет Великая Тьма и каковы бывают ее служители, да вот беда — не дано было ему языка, чтобы докричаться до глухого, и лишь своим голосом — соленым и неистово пульсирующим в венах и артериях — пыталось оно дать ему то исходное знание, которое и ныне таилось, теплилось в укромных уголках мозга.
Но тщетен был голос крови, и не слышал князь этих правдивых слов. Нескольких кратких мгновений хватило, чтобы глупость разума окончательно восторжествовала над мудростью сердца, и тогда, чтобы достойно отпраздновать эту горькую победу, князь Глеб, преодолев невольное смущение, сделал неожиданный выпад в сторону Всеведа, закричав:
— Умри же, глупый старик!
Но сталь клинка была легко отбита мечом Всеведа, ибо выкован он был в давние времена и, так же как и заветный посох, передавался от одного верховного служителя Перунова братства к другому.
Не учен был волхв ратному искусству, но сердце, с которым Всевед всегда жил в ладу, успевало подсказать каждый вражеский выпад и тем самым предоставляло престарелому хозяину одно, а то и целых два мгновения столь необходимой форы.
Мало? Кто спорит.
Но помимо сердца, на стороне волхва стояли еще и славянские боги, чье незримое присутствие столь явственно ощущал Всевед, да не только один Перун, служителем которого он был, но и прочие.
И даже те, кто в общем-то не любил ратных забав, тоже сумели внести свою малую толику помощи седому старику.
Насмешливо улыбался, глядя на рязанского князя, светлокудрый бог удачи красавчик Авось, титан Ярила всякий раз при отражении ударов добавлял волхву каплю своей могутности, и лениво обрывал лепестки своих любимых цветов загадочный Числобог, еще больше растягивая подвластное ему время для Всеведа и ускоряя для его врага.
Глеб же, злясь, что не может достичь желанной скорой победы, по-прежнему продолжал свои тщетные попытки прорубиться сквозь защиту волхва.
Так продолжалось недолго, пару минут, не больше, а затем Всевед перешел к решительным действиям. После очередной попытки Глеба уязвить соперника в грудь волхв отбил княжеский меч и ловко прочертил острием клинка от запястья правой руки рязанского князя вверх почти до самого плеча.
Легкая кольчуга князя, заканчивающаяся на палец выше локтя, с честью выдержала испытание на прочность, а вот начиная с запястья и выше до самого сгиба руки простая рубаха защитить от доброй стали не смогла и в наказание за то вмиг окрасилась кровью.
— Добрых воев пролитая ими кровь лишь в раж вводит, — ухмыльнулся Глеб и, скрывая злость и досаду, даже слизнул с руки ручеек тошнотворно-соленой влаги.
— Такое лишь с безумцами бывает, да еще со зверьми дикими, — возразил Всевед, продолжая наседать, и теперь уже князь был вынужден сопротивляться.
И еще один удар окрасил в багрянец другой рукав рубахи.
Казалось, вот еще чуть-чуть, и Глеб окончательно лишится сил, но в этот самый миг князь, слабеющий от теряемой крови, одним прыжком отскочил от волхва и приставил меч к горлу Константина, беспомощно лежащего на земляном полу.
— Хватит, старик. Поигрались, и будет. Бросай свой меч, не то конец ему настанет.
Всевед некоторое время стоял в растерянности, не зная, какое решение принять, но вдруг, прислушавшись внимательно к чему-то, слышимому только ему одному, горестно произнес, обращаясь к узнику:
— Прости, княже, за то, что жертвую тобою. Видать, рок твой уподобиться вашему богу и принести себя в жертву ради спасения всего рода словенского.
Он бросил меч подле себя, продолжая напряженно прислушиваться, и не пошевелился даже тогда, когда князь, встав и отняв клинок от горла Константина, шагнул к Всеведу, держа оружие наперевес и заранее смакуя сладкий миг своего торжества.
Глеба не смутила даже невозмутимость старика, все видимое волнение которого заключалось лишь в побелевших от судорожного сжатия посоха костяшках пальцев левой руки.
— Молись своим идолам в остатний раз, волхв, — прошипел Глеб, растягивая грядущее наслаждение от убийства врага.
— То не мне, а тебе впору молиться, коли не забыл еще, — внимательно глядя на зашевелившуюся в углу темноту и сгусток чего-то неизъяснимо мерзкого и отвратного, медленно движущегося к обоим князьям, все так же спокойно заметил Всевед.
Появившееся из мрака существо, напоминающее собой то ли студень, то ли туман, то ли кисель, между тем остановилось, выбирая свою будущую жертву.
Какое-то время оно будто колебалось, но наконец определило свой дальнейший маршрут и медленно поползло по направлению к лежащему Константину.
— Оглянись, княже. То за тобой пришли, — указывая посохом на сгусток, почти насмешливо сказал старец.
Глеб осторожно скосил глаза в указываемую Всеведом сторону, опасаясь какого-либо неожиданного подвоха, но увиденное столь сильно потрясло его, что он забыл о старике, расширившимися от ужаса глазами глядя на приближающуюся мерзость, но, по счастью, не к нему, а к его брату.
— Лжешь, волхв, — хрипло выдохнул он, но едва вновь вскинул взгляд на Всеведа, чтобы с торжеством посмеяться над ошибкой старого глупца, как острие посоха уперлось в грудь князю, необычайно легко, подобно ножу, взрезающему масло, вспороло несколько стальных добротных звеньев в кольчужном плетении и с противным хрустом углубилось меж ребер.
— Ах ты… — успел пробормотать князь, но был свален решительным толчком тыльной, тупой стороны посоха прямиком к стопам своего брата, тем самым уравняв свои и Константиновы шансы на погибель.
Чтобы избежать соприкосновения со страшной тварью, Глеб попытался вскочить на ноги, но неудачно оперся левой рукой и, поскользнувшись на пристывшей лужице слегка запекшейся крови брата, растекшейся на земляном полу, растянулся во весь рост, широко взмахнув руками и оросив кровавыми брызгами кошмарное существо.
При попадании живительных капель оно на мгновение замерло, но тут же, значительно стремительнее, чем раньше, протянуло вперед свои сгустки-щупальца. Однако на сей раз объект его охоты изменился, и оно коснулось ими Глеба.
Тому подобное прикосновение придало силы, и он попытался было вскочить на ноги, но на мече, рукоять которого по-прежнему крепко сжимала его правая рука, устойчиво покоилась левая ступня волхва, а тупой конец посоха продолжал упираться в грудь князя, на корню пресекая все попытки убраться подальше от этого страшного места.
Буквально через несколько секунд упорного сопротивления место это оказалось попросту гибельным для Глеба, ибо существо уже окутало до половины его левую руку, и мертвенный холод, мгновенно сковавший ее, продолжал упорно ползти все дальше и дальше, приближаясь к сердцу.
— Врешь, волхв, — вновь почти беззвучно прошептали губы князя. — Это за Константином пришли, токмо ошиблись малость.
Его глаза продолжали оставаться широко раскрытыми, до самой последней секунды тая в себе отчаянную полубезумную надежду и веру в правоту сказанного.
Всевед ничего не ответил, ибо был занят другим.
С необычным для почтенного благообразного старца проворством он отложил посох в сторону,
