путь, попросил наставника, который должен был но сопровождать, поведать историю Иерусалима.
— Город этот — гордость израильтян. На его долю достались великие радости и великие страдания. Могилы на земле его множатся и по сей день. Но важно другое: чем больше увеличивается число могил, тем быстрее растет надежда на освобождение. Иерусалим — надежда Израиля. Он для нас все. Вот это восприми сердцем и разумом, тогда услышишь ты, о чем я тебе стану рассказывать в пути, и увидишь то, что увидишь.
Наставник рассчитал верно, решив не выплескивать сразу всю историю торжества и падения Иерусалима, а знакомить со всем этим постепенно, как бы исподволь, и такой прием оставлял значительно большее впечатление у Иисуса. Он не просто слушал, но все чаще и чаще, по мере углубления в историю Великого Города, в историю избранного Господом народа, задавал свое наивное почему? Наставник всякий раз охотно и со знанием дела отвечал юному почемучке, не стал только, по незнанию или по нежеланию, отвечать на один из вопросов:
— Ирод, ненавистный почти всему Израилю за то, что преклонился перед Римом, восстановил Храм Соломона, сделав его краше прежнего. Ради чего он это сделал?
— Увидишь сам. И если захочешь — поймешь, — коротко бросил наставник и — больше ни слова.
Иисус пожал плечами. Не понял он тогда, отчего такая неопределенность ответа. И только много позже оценит Иисус ответ наставника как совершенный: однозначного понимания деяний Ирода нет и не может быть. Кому-то он ненавистен, каким и останется в памяти большей части потомков, но кто-то если не восхищался им, то, во всяком случае, не осуждал его политику, даже поддерживал ее, хотя не мог не видеть ее лицемерности, направленности ее на сиюминутную выгоду, которая несла в себе глубинный вред всему израильскому народу, да и не только ему одному. Это понимание придет с годами, хотя первый шажок к тому пониманию будет сделан уже в теперешней поездке.
Чем ближе к Иерусалиму, тем более становилось многолюдней на тропах и дорогах; ехали на осликах, на повозках, шли с посохами в руках паломники не только из разных концов израильской земли, но из Вавилонии, из Александрии, из Персии и даже из более далеких стран; Иисус не только видел их усталость от долгого пути, но даже чувствовал ее на себе, хотя сам-то он не слишком утомился; но когда перед взорами паломников открылся город на горе, окруженный мощными крепостными стенами, усталость слетела с путников, их шаг стал уверенней и поспешней.
Иисус тоже взбодрился. Как же иначе: перед ним воплощенная в камне мощь многострадального народа, который, в конце концов, преодолел все удары судьбы и который жив!
Не долго, однако, питали его юное сердце возвышенные чувства. Настроение резко изменилось, когда у входных ворот он увидел римский амфитеатр Ирода и сторожевые башни римских легионеров, которые как бы нависли над Храмом Соломона, а сами легионеры с пиками в руках прохаживались по стенам, зорко следя за тем, что происходило в Храме и близ него.
Плевок в душу.
А дальше — не лучше. Чарующие взор мраморные портики, под ними прогуливаются, ведя спокойные беседы, фарисеи в роскошных одеяниях. Иисус невольно сравнил свои одежды с фарисейскими. Невероятный контраст. Льняные, запыленные в дороге, они выглядели убого. Так же убого, как и одежды других паломников. Иисус, однако, не оробел, а налился неприязнью к расфуфыренным бездельникам и прошел мимо них с презрительной гордостью. Затем он пересек двор язычников, двор жен, двор мужей и приблизился вместе со своим наставником к балюстраде, за которой виднелись священники в торжественных одеяниях, фиолетовых и пурпурных, шитых золотом и украшенных драгоценными каменьями, — они то истово молились, то вновь пускали в дело жертвенные ножи, а кровью закланных козлов и быков окропляли жертвоприносителей, благословляя этим принесших щедрые дары Господу.
— Суета сует, — почти шепотом, чтобы не оскорбить слух тех, кто пришел сюда по глубокой вере в святость жертвенной крови, высказался наставник. — Не здесь наше, терапевтов, место. — Помолчав же немного, добавил: — Придет время, и ты очистишь Великий Храм от внешнего благолепия, рядом с которым грехопадение. Смотри, — и наставник указал на группы менял и торговцев, которые почти у самой балюстрады бойко торговали и меняли деньги, — и думай, допустимо ли такое в Святом Храме?! В обители Яхве?!
— Нет! — пылко ответил юный Иисус. — Это — кощунство!
Более часа пребывали они в Храме, затем наставник повел Иисуса в ту часть города, которая в народе именовалась Нижним юродом. И сразу попали они в совершенно иной мир: убогие одежды, испитые лица с жадно-голодными глазами. У многих к тому же на лицах печать страданий от пережитого горя: потери близких от рук римских легионеров и их прислужников — фарисеев и царских сановников. Здесь открыто проклинали Ирода, умершего в муках, и с настороженностью относились к его сыну, занявшему дворец отца. Новый правитель пока что ничем себя не проявил, хотя прошло уже много лет его правления. Во всяком случае, бедные не стали богаче, несчастные не обрели покоя, римские легионеры не уменьшили своего зверства.
— Одарив наиболее убогих милостыней, наставник Иисуса, когда вокруг них собралась толпа, поведал, что они — ессеи, звал всех желающих приобщиться к их сообществу, мирно и созидательно трудиться на земле в Галилее.
— У нас нет рабов, у нас все свободны, — убеждал он. — Мы не с фарисеями и саддукеями, мы лечим души и тела всех просящих.
В это время кто-то из толпы крикнул:
— Легионеры!
Горожане начали растекаться, словно талая весенняя вода, и Иисус увидел, как к редеющей толпе приближается полудюжина крепкотелых рослых воинов, — тут же наставник ухватил Иисуса за руку и увлек его в узкий переулок, а оттуда поспешил вывести его за городские ворота, чтобы не успели легионеры предупредить стражей всех ворот и начать за ними охоту.
— Зачем мы спешим? Мы же ничего ненужного не сделали.
— Ха! Ничего ненужного! Около нас собралась толпа, и этого вполне хватит. Окажемся вне стен, увидишь, чем бы окончились наши жизни, попади мы в руки римских легионеров. А тебе еще до этого рано.
Не придал Иисус значения этим последним словам наставника, он о них вспомнит позднее, когда сам будет решать свою судьбу в глухом уединении. Сейчас же он, оказавшись за воротами, остановился, пораженный увиденным: почти на всех холмах, что бугрились за Нижним городом, торчали кресты с распятыми на них людьми. Иные из них были еще живы — им предстояло мучительно ждать избавления в смерти не один день.
— Поспешим к пещерам. Это не цирк, чтобы стоять разинувши рот. В пещеры легионеры малым числом не заявляются. Трусят.
Иисус проглотил обиду (он не любовался страшным зрелищем, а сопереживал) и быстрым шагом, стараясь не отставать от наставника, потрусил туда, куда вела его судьба, вовсе не думая, что встретится там с не меньшей жуткостью — с живыми трупами, с лишившимися рассудка от горя и страданий, которые проклинали и живых, и мертвых.
В пещерах, переходя из одной в другую, они провели несколько суток, и наставник Иисуса без устали беседовал то с группами скрывавшихся от римлян по самым различным причинам, то индивидуально с тем или иным сумасшедшим, и, как замечал Иисус, в глазах многих вспыхивал свет надежды, свет разума. А каждая из бесед заканчивалась приглашением присоединиться к ессеям, чтобы в созидательном коллективном труде обрести покой, залечить горестные раны. Наставник называл даже имена семейных ессеев, где гостей примут, обогреют и предоставят им кров, пока старейшины братства не определят их место в обществе.
Иисусу нравилось, что наставник умело находил подход к самым разным людям, как к потерявшим рассудок или убитым горем, так и к разбойникам, которые тоже укрывались в пещерах от справедливого возмездия за злодейства, — наставник, как определил Иисус, не делал никакого различия между ними: для него все они были людьми, души которых нужно лечить. Он и Иисусу говорил:
— Все люди равны перед Господом, и каждый человек — он человек. Искать и находить для каждого нужное слово, Глагол Господа, — это большое искусство, и оно посильно лишь тому, кто воспринимает это
