Генкин Григорий Семенович
В начале октября 1942 года нас высадили ночью на какой-то станции в районе Камышина. Прошли примерно три километра до ближайшего леса. Там нас уже ждали колонны грузовиков. Всю дивизию погрузили на машины и мы двинулись вперед. А перед нами горящий Сталинград. Страшная картина! Все ждали, что нас повезут к переправе, но колонна остановилась на левом берегу Волги в километре от реки. Командир полка собрал командиров подразделений и мы пошли менять остатки танковой бригады, державшей оборону на берегу. Через каждые 200–300 метров стояли у кромки воды танки, пехоты не было вообще. Если бы немцы захотели переправиться через Волгу в этом месте, никому бы мало не показалось. Здесь мы и встали в обороне. Немцы находились на правом берегу, помню только один небольшой плацдарм южнее нашего участка, который держался. Немецкие и наши артиллеристы все время вели перестрелку.
От нашего полка в десант у села Латашанка ушел 2-й батальон. Они продержались на правом берегу двое суток и погибли. Из этого батальона выжил только лейтенант Панфилов. Он, раненный в ноги, сумел доползти до берега Волги и, держась за бревно, поплыл по течению Волги, пока его не прибило к левому берегу. Ребята ездили к нему в госпиталь. Он передал для меня тяжелую весть — мои друзья по училищу, лейтенанты Грач и Аврускин, витебские ребята — погибли. Аврускина немцы окружили на глазах у Панфилова. Он еврей, и чтобы не сдаться в плен, Аврускин застрелился. А как точно погиб лейтенант Грач, я не знаю. Всего из этого сводного отряда, как говорили, выжило 15 человек.
18 ноября 1942 года нас подняли по тревоге и перебросили на переправу у Черного Яра.
Комендант переправы, хромой генерал, получил приказ срочно перебросить нашу дивизию на правый берег. А все паромы и берег Волги были забиты тыловыми машинами, обозами, артиллерией. На наших глазах эти машины сбрасывали с паромов в воду и танками расчищали дорогу в реке, чтобы дать возможность погрузиться полкам дивизии. Образовался жуткий затор. Рядом с нашей ротой стояла автоколонна из тыловых подразделений нашей армии.
Мой отец был в 1941 году тяжело ранен в боях под Гомелем, признан негодным к строевой и продолжал служить уже в тыловой части. Из переписки с ним я знал, что отец тоже попал в 51-ю армию. Он смог, несмотря на почтовую полевую цензуру, намекнуть мне в письме, как найти его часть по номерам машин. Смотрю, а у этой колонны номера на машинах такие же, что и отец упоминал в письме. А нас уже гонят на паром! Побежал вдоль машин, кричу: «Семена Генкина кто-то знает?» Позвали отца. Такая встреча неожиданная!.. Обнялись, даже не успели толком поговорить. Я вернулся к своей роте. Слеза накатилась на глаза…
Понимаете, после этой встречи мне было очень тяжело идти в бой. Следующий раз я встретился с отцом уже в 1946 году…
Мы вошли в прорыв из района Шабалино на ростовское направление.
Вот тут и началась для нас настоящая истребительная война. На моих глазах погибали в боях многие десятки людей, немало солдат замерзло насмерть на ночевках в снегу от сильнейших морозов. Но мы шли упорно вперед по выжженной немцами нашей земле.
Наш стрелковый полк попал под страшный удар танков Манштейна, рвавшихся на помощь к окруженной группировке Паулюса. То, что можно рассказать словами о боях на реке Мышковка, не отразит и малой части того, что пришлось пережить людям в этот страшный декабрьский день.
Ночью получили приказ срочно совершить 40-километровый пеший марш и занять позиции в районе совхоза «8-е Марта», в 800 метрах от реки Мышкова. Мы бежали всю ночь по снежной целине, преодолевая эти сорок километров. Заняли оборону утром вдоль дороги, вырыли на обочине норы из снега. Минометы поставили в пехотных порядках. Мин было очень мало, ну сколько мин мы могли на своем горбу утащить?.. Метель, мороз градусов под тридцать. Рядом — ни балки, ни оврага. Степь…
А потом на нас пошли танки… Десятки танков… Пехоту немецкую мы еще как-то умудрились отсечь, а потом началось побоище. Немецкие танки задавили нас.
Какая уж тут стрельба по смотровым щелям?!.
А потом и немецкая пехота подключилась к истреблению нашего батальона.
Батальонные ПТРовцы успели сделать несколько выстрелов по танкам и были раздавлены гусеницами. Мы даже не могли отойти назад. Танки со всех сторон! Их гусеницы были красными от крови. Те из наших, кто пытался подняться и бежать, были сразу убиты очередями из танковых пулеметов. Противотанковых гранат у нас почти не было, маскхалатов не было. Голая, ровная как стол степь. Это был ужасный бой, поверьте мне… Кровавая каша… Я лежал среди раздавленных людских тел и ждал, когда и меня постигнет их участь.
А потом дали залп наши «катюши». И по немцам, и по нам… Артиллерия наша подтянулась, начала лупить по танкам, но наш батальон лежал на снегу среди немецких танков!
Что там творилось!.. Выручили нас артиллеристы, немецкие танки отошли в кустарники у реки. Остатки батальона начали отползать на линию обороны.
За два дня до этого боя наш батальон был солидно пополнен и доведен до полного списочного состава: почти 500 человек. Из этого боя нас вышло восемьдесят девять солдат и командиров, почти все раненые, контуженные, обожженные…
А на поле боя остались только куски разорванных, сгоревших и размозженных человеческих тел, горящие танки, дымящиеся воронки и трупы, трупы… Мы снова окопались в снегу. Ждем немецкую атаку. Ждем своего смертного часа…
Сзади нас появился лыжный батальон. Молодые ребята с гвардейскими значками на гимнастерках. Полушубки они сбросили, чтобы легче было совершить 20-километровый бросок на лыжах к нам на помощь. Лыжники заменили нас на позициях.
Остатки батальона вывели в тыл. Выжившие в том бою еще долго не могли прийти в себя и поверить, что сегодня смерть нас миновала и пощадила… А другие полки дивизии еще два дня бились на этих позициях насмерть.
На новый, 1943, год меня контузило при артобстреле. Пролежал в санбате где-то дней десять. Слух потихоньку восстанавливался, ходить я уж снова мог. Подумал — что мне здесь делать? И ушел из санбата в свою роту. За день до этого наши взяли Раздорскую. Ночью перешел на правый берег, поднялся по крутому склону. Кругом идет перестрелка. Нашел 3-ю роту моего батальона. Ротный Мордвинцев, уже пожилой человек, сказал мне: «Где ты сейчас в темноте своих найдешь? Оставайся у нас, на рассвете пойдешь дальше»… А на рассвете немцы внезапным ударом отбили станицу. Мы выскочили из дома, приняли бой. Тут нас и накрыла немецкая артиллерия.
Из нашей группы скоро осталось живыми только четыре человека, а немцы были на каждой улице, подавляли очаги сопротивления. Отстреливаемся… Почти закончились патроны…
За домом был вырыт погреб, в него мы спрятались и затаились. В погребе было крохотное окошко. Мы видели, как немцы и казаки ведут наших пленных. Немцы подожгли стога сена во дворе, пламя охватило и дом, в котором мы ночевали. Дым низко стелется, мы начали задыхаться. Решили выползать и принять смерть в бою. Сразу же нарвались на немецких пулеметчиков…
Из четырех человек я один уцелел… В дыму дополз до берега, залег в кустарнике. Наша артиллерия молчала, немцы ее подавили еще при первом артналете. Немцы стояли группами на крутом высоком берегу и хладнокровно расстреливали наших солдат, пытавшихся перебежать через Дон на левый берег. Лед на середине реки был разбит, через каждые пять-семь метров зияла полынья. В пятидесяти метрах от меня стояла группа немцев и смеялась, наблюдая, как под их огнем падает на кромке берега очередной, сраженный немецкой пулей, наш солдат. Как вы сами понимаете, в плен я сдаться не мог… И рванул! Была-не была! Скинул сапоги, полушубок, и побежал вниз к реке… Бежишь по льду, потом вплавь через полынью, а дальше снова по льду… А немцы по мне стреляют! Пулемет надрывается!..
