Я побежал на голос, придерживая автомат у бедра. Ноги утопали в снегу, деревья, баюкая, раскачивали черноту ночи.
— Сюда, конунг, — облепленный снегом силуэт возник передо мной.
— Ты, Николай? — я узнал слабосильного, нерасторопного работника продвагона. Узнав, удивился: на зов положено явиться Машеньке.
— Конунг?
— Да?
— Посмотри.
В голосе Николая звенело торжество. И было отчего.
На дне кустистой ложбинки, распластав руки и ноги, навзничь лежал Шрам. Неподалеку от его головы чернел сейф.
Я бросился со склона по сугробам, проваливаясь по колено.
На сейфе вмятины от яростных ударов, но дверца цела. Этому ублюдку не удалось добраться до моего кокаина.
Я выругался, пнув лохматую голову Шрама. Кожица на виске лопнула, закапала кровь. Игрок застонал, но не очнулся, и глаза его остались все такими же застывшими.
— Молодчага, Николай. Дурь заработал.
Я вытер лоб комком снега.
— Где запропастились эти долб…бы? Ну-ка, свистни.
Николай не торопился снять с шеи алюминиевый свисток и созвать группу.
— Слышишь ты?
Он вдруг заговорил —прерывающимся зябким голосом.
— Конунг, мне не нужна дурь. Я, это самое, хотел бы… Ну… уволиться из продвагона.
Я посмотрел в лицо Николая —ни синяка, ни кровоподтека. Машенька умеет бить так, что следы побоев видны лишь жертве.
— Хорошо, я подумаю, — выдавил я. — Свисти!
Николай поднес к губам свисток.
Спустя какое-то время шесть облепленных снегом фигур —Осама, Надим, Джон, Киряк, Сергей, Якши —спустились с разных сторон в ложбинку.
— Где вы шляетесь, мать вашу?
— Заплутали, конунг, — равнодушным голосом ответил за всех Киряк, растирая снегом красную рожу и с интересом косясь на Шрама.
— Пока вы плутали, Николай заработал дурь.
— Кастрат? — недоверчиво хмыкнул Осама. — Охуеть.
Стрелки, включая и Николая, заржали.
Горло Шрама выплеснуло сдавленный крик, игрок засучил вдруг руками-ногами, словно младенец.
— Возвращается, конунг, — доложил Якши.
— Вижу.
Шрам возвращался, поскуливая и клацая зубами, — за мгновения неземного блаженства расплачивался мучением.
Мало-помалу глаза игрока обрели подобие мысли. Шрам сел.
— Мудак, — не выдержал Осама.
Приклад врезался Шраму в подбородок —тот словно не почувствовал, и вдруг рассмеялся, вызвав ярость у Осамы. Приклад замелькал в морозном воздухе, описывая равные полукружья. Шрам и не думал защищаться.
Осама утомился и отступил, кивнув Джону: «Теперь ты».
Шрам смотрел на меня.
Стрелки по очереди избивали его, соревнуясь в силе, а Шрам все смотрел на меня.
Удар Осамы опрокинул игрока навзничь.
— Ну-ка, — Осама ленивым жестом уткнул дуло автомата в шею Шрама.
— Стой!
Осама уставился на меня.
— Он вор.
— Сказано —стой, — отчеканил я, ленивым жестом сбивая наледь с серпика луны на рукаве. — Убери автомат и бери сейф. Вы все, помогите ему!
Стрелки поволокли сейф к заносимому снегом поезду. Чувствуя себя разбитым, я побрел следом.
Шрам остался лежать на дне ложбинки.
Над поездом клубился пар. Стрелки, переругиваясь и кряхтя, покидали натопленные вагоны.
— Ну и морозище, — проговорил Белка, стрелок-альбинос, которого командование навязало мне в адъютанты. Отбежав в сторону, он стал мочиться, выжигая в сугробе желтую пещеру.
— Белка, хрен не отморозь, — крикнули из толпы, тут же грохнувшей смехом.
— А ты че так за мой хрен беспокоишься, Джон? — Белка, лыбясь, натянул штаны.
— Довольно ржать, — морщась от гуда в висках, сказал я. — Белка, давай построение.
— Слушаюсь, конунг. Стро-о-йсь!
Луженая глотка. Лесное эхо многократно повторило приказ. Стрелки вытянулись в неровный ряд. Двадцать девять человек, двадцать девять комплектов хаки, двадцать девять АКМ, двадцать девять пар глаз, горящих предвкушением бойни. Нет, только двадцать восемь горящих пар глаз. Я остановился напротив Николая, глаза которого просто смотрели на меня, в них таилась тусклая мольба.
— Два шага вперед.
Николай повиновался.
— Конунг?
— Ты переводишься из продвагона в первый.
— Так точно, — голос Николая едва заметно дрогнул. Он вернулся в строй, в котором зашумело: «Кастрата —в первый».
Опасаясь, что шум увеличится, я кивнул Белке:
«Раздавай!».
Жестяная коробка заставила отряд на время позабыть обо всем. Драгоценные пакетики с белоснежным порошком замелькали в заскорузлых пальцах.
— Слава конунгу! — громыхнуло над лесом.
Я повернулся и побрел к локомотиву, обходя желтые ледники, выросшие за одну ночевку поезда. Слава конунгу. Чтобы бы вы орали, если б ночью Николай не нашел в Джунглях Шрама?
— Спасибо, конунг.
За моей спиной —дыхание сбивчивое. Тебе спасибо, Николай.
Я вскочил на ступеньку локомотива.
В кабине машиниста —запах концентрата, тварки, поджаренных при сушке валенок.
— Олегыч?
— Кого там? — заспанный, недовольный голос. Щелкнув, включился генератор, под потолком вспыхнула красная спираль лампочки.
Машинист лежал на кровати, втиснутой в узкую щель между двигателем и печкой. Увидев меня, он откинул в сторону рваную телогрейку, обнажив ноги с желтыми ступнями и грязными толстыми ногтями.
— Конунг? Чтой-то рано.
— Где там рано, Олегыч, — уже построение прошло.
Охнув, Олегыч сел, суетливо натянул валенки и бросился к печке. Погремев заслонкой, достал закопченный котелок.
— Олегыч, время!
— Минуту, конунг, — стуча ложкой, отозвался машинист, — на пустой желудок жизнь не мила. Счас, поем, тронемся.
Я сделал строгое лицо и покинул кабину.
Поезд протяжно взвыл. В форточку под самым потолком ворвался снежный вихрь.
