просто выпрыгнет из груди.
– Кто там… Кто?
Она больше не могла сидеть на одном месте, с трепетом уставившись на дверь. То, что скрывалось за белыми створками, притягивало к себе, одновременно повергая в тихую, леденящую душу панику. Аннушка решительно шагнула вперед, готовая скорее умереть, чем продолжать томиться в ожидании чего-то жуткого, непостижимого, чему еще не придумали названия. Непослушные холодные пальцы легли на ручку двери, до боли в суставах сжали ее:
– Кто ты?!!
Девочка рванула на себя дверь, словно собираясь сорвать ее с петель. В ту же секунду горевший за ней свет погас, а взору открылась уже ставшая знакомой поверхность старого холста. В отчаянии Аннушка попыталась прорваться сквозь эту преграду, но холст оказался крепче гранита, а боль в разбитых кулаках – почти нестерпимой.
«Что же мне делать? Что?» – Слезы струились из глаз маленькими ручейками, но она даже не пыталась их стереть.
И вновь тишину нарушил стук качалки, он становился все громче, громче, превращаясь в грохот камнепада. Лошадка ржала, задрав к потолку оскаленную морду с безумными глазами, из-под ее копыт сыпались искры. Лежавший рядом с ней мячик сдвинулся со своего места, неспешно покатился в сторону Аннушки. Он двигался очень медленно, постепенно увеличиваясь в размерах, и девочка понимала, что скоро он расплющит ее в лепешку. Надо было бежать, но она не могла шевельнуть рукой, не мигая глядела на огромный свинцовый шар, которым обернулся детский мячик.
– Поиграй со мной… – раздался нежный голосок, и тут же его заглушил раздиравший барабанные перепонки грохот.
Шар остановился в паре сантиметров от Аннушки, и теперь она отлично видела его неровную, выкрашенную красной и синей масляной краской поверхность.
– Я поиграю с тобой, конечно, поиграю, – прошептала побелевшими губами девочка, совершенно не представляя, к каким последствиям может привести эта фраза. – Мне очень нравится играть.
Свинцовый шар вновь стал маленьким детским мячиком, грохот стих, лунные лучи упали на деревянную лошадку, и эти тонкие серебряные нити постепенно начали сплетаться в хрупкую человеческую фигурку.
– Поиграй со мной! – снова прозвучало из пустоты.
– Разумеется… Сейчас и начнем. – Она подтолкнула ногой лежавший рядом мячик.
Волшебное сияние померкло, но теперь Аннушка находилась в комнате не одна. Верхом на лошадке, повернувшись спиной к своей невольной гостье, восседал маленький мальчик в бархатной курточке. Он энергично раскачивался, воображая, будто галопом мчится по бескрайней степи. Аннушка осторожно шагнула к золотоволосому мальчугану. Он казался таким хрупким, беззащитным, но почему-то эта маленькая фигурка внушала безотчетный ужас. В его чудесных локонах, белом, отделанном кружевом воротничке, бархатном костюмчике было что-то запредельно жуткое, неземное. Затаившая дыхание девочка боялась, что, когда ребенок обернется, его лицо окажется лицом монстра, которое до конца дней будет преследовать ее в ночных кошмарах.
– Не молчи! Ты же пришла играть со мной…
Дрогнули золотистые кудри, и таинственный малыш начал поворачивать голову. То ли его движения были медленными-медленными, то ли от ужаса время растянулось для Аннушки до бесконечности, но она никак не могла увидеть лица ребенка. Он все поворачивался, поворачивался, поворачивался, а девочка смотрела не мигая на его изящную головку и, казалось, даже забыла дышать.
– Поиграй со мной.
У малыша была белая кожа и огромные синие глаза. Он был даже красив, но эта красота не принадлежала нашему миру и потому внушала страх, а не восхищение. Пожалуй, Аннушка бы предпочла нос к носу столкнуться с чудовищем, чем ощущать на себе взгляд этих бездонных очей.
– Как тебя зовут? – все же выдавила она, пытаясь улыбнуться.
– Кирюшенька.
– А я – Аннушка. Во что мы будем играть?
– Не знаю. Просто мне очень грустно. Я тебя и раньше видел, наблюдал, как ты живешь в том мире.
– Наблюдал?!
Еще недавно Аннушке казалось, что страшнее, чем сейчас, просто быть не может, но когда она представила, как все эти дни из картины за ней наблюдало странное создание с застывшим неживым лицом, ужас поразил ее, словно удар молнии.
– Конечно. Те, кто живет в картинах, всегда наблюдают за людьми, – пояснил Кирюша, угадав мысли своей собеседницы. – Вы смотрите на картины, а картины смотрят на вас. В каждом холсте – свой мир. Маленький, скучный мирок, из которого нельзя выбраться. Но не надо о грустном, лучше поиграй со мной!
Малыш проворно соскочил с лошадки-качалки, подхватил мячик, перебросил его Аннушке. Игра началась. Это занятие так понравилось Кирюше, что он заулыбался, а на его щеках даже вспыхнул румянец. Но вдруг он отбросил мячик в сторону.
– Мир ведь очень большой, правда?
– Правда. Но я сама его почти не знаю. Как ты попал сюда, Кирюша? Ведь тебя же нет на картине.
– Обо мне слишком много думали.
– Не понимаю.
– Маменька и папа слишком любили меня, а когда я умер, они так переживали, что не могли успокоиться сами и дать покой мне. Моя душа не могла оставить их и уйти к свету. Папа был художником, он-то и нарисовал эту картину. На ней моя детская, только уже опустевшая, такая, какой она стала после… после смерти. Папа рисовал и думал обо мне. Он никогда не плакал, но ему было очень больно. Я все время был рядом, однако эта боль не позволяла ему заметить меня. А потом я понял, что не могу вырваться из картины, став ее частью – невидимой, но самой главной.
– И что случилось потом?
– Голод, разруха, весь мир рассыпался, а вот картина уцелела. Родителей не стало, а моим мирком хотели растопить печь. Я так хотел попасть в огонь, ведь он мог бы избавить меня от оков, но вместо этого картину обменяли на буханку хлеба. Потом начались скитания, разные дома, разные стены, разные люди. Я так и не смог освободиться, встретиться с душами маменьки и папы. А ведь они до сих пор ищут своего Кирюшеньку, только никак не могут найти. Им нет покоя. Они слишком любили меня.
– Но это несправедливо! – воскликнула потрясенная Аннушка. – Никто из вас ни в чем не виноват, вы любили, вы хотели добра, почему же все так случилось?!
– Не знаю. – Огромные глаза были печальны, от их неземного взора холодела кровь в жилах. – Не знаю…
– Значит, отсюда нет выхода?
– Нет. Иначе я бы давно ушел к свету. Тебе придется навсегда остаться со мной или…
Кирюша замолчал, задумчиво созерцая заглядывавшую в окно луну.
– Что «или»? – настойчиво переспросила Аннушка.
– Ты можешь шагнуть во тьму. Она притаилась за дверью. Иногда створки раскрываются сами собой, и темнота зовет меня к себе. Все ниже, ниже, туда, где кончается все… Мне страшно, Аннушка! Так страшно…
Словно издеваясь над несчастным напуганным малышом, белая двустворчатая дверь, та самая, что с первого дня привлекала внимание Аннушки, начала неспешно приотворяться. Девочка понимала, что должна шагнуть в темноту, окунуться с головой в неизвестность. Вряд ли она могла рассчитывать на спасение, но, оставшись сейчас с Кирюшей, она бы застряла в его крошечном мирке навсегда.
– Останься! Мы будем играть вместе! Разве тебе не понравилось? – Слезы капали из глаз мальчонки, превращаясь в огромные жемчужины. Они падали на пол, катились во все стороны, как бусины, соскользнувшие с оборванной нитки. – Не уходи!
Дверь была распахнута настежь, а за ней стояла стена непроглядной, абсолютной тьмы.
