Фандорин застыл перед ней, несчастный, виноватый.
— Повторяю вопрос, — звенящим голосом сказала Саадат. — Вы считаете нас, женщин Востока, такими же сладострастными развратницами, как эти ваши европеянки?!
— Нет, вовсе нет!
— И правильно, — грозно молвила она. — Европейские женщины нам в подметки не годятся.
Плед упал на ковер. Под ним была накидка из невесомого переливчатого шелка. Саадат потянула за шнурок — соскользнула и накидка. При свете двух ламп, сочащемся снизу (проверено), фигура смотрелась самым выигрышным образом, а тело казалось вырезанным из алебастра.
Одновременно Зафар в соседней комнате покрутил рычажок. За спиной Саадат медленно раздвинулся занавес. Показалась постель, вся усыпанная лепестками роз.
Добыча покачнулась, пронзенная стрелой. Сама пошла в руки.
В первые минуты Саадат, как обычно, пыталась понять, далеко ли новому номеру до незабываемого двадцать девятого (м-м-м!).
Дистанция быстро сокращалась, потом исчезла вовсе. В перерыве между страстными объятьями, тяжело дыша, Саадат сказала себе: «Определенно, восемьдесят восьмой не хуже. Трудно сравнивать, потому что всё совершенно иначе — но нет, ни в коем случае не хуже».
Потом всё началось снова, и она уже не вспоминала, не сравнивала, не думала. Способность рассуждать, кажется, впервые в жизни на время улетучившаяся, вернулась нескоро.
Восемьдесят восьмой к этому времени уже уснул. Саадат, наоборот, словно бы проснулась. Она поглаживала возлюбленного (его голова лежала у нее на груди) по щекотной макушке и убеждала саму себя, что в данном случае соблюдать железный закон одного-единственного свидания необязательно. Ведь здесь с самого начала всё не по правилам.
Долго себя уговаривать не пришлось.
Зафар бдил на своем посту: подглядывал, подслушивал. По знаку госпожи (палец описал восходящую спираль в воздухе) раздвинул на окнах занавески — в спальню заструился розовый свет зари.
«Ма…» — промычал спящий, беспокойно задвигавшись.
Уж не «Эмма» ли?
Блаженная нега растаяла. Саадат требовательно потеребила любовника за нос.
Открылись глаза, синие. Без волос Фандорину было лучше. Помолодел и стал похож на принца Гоштаспа из «Шахнаме» — в детстве у Саадат была книжка с превосходными миниатюрами. Сколько ему все-таки лет? Сорок — сорок пять? «Я совсем ничего про него не знаю», — подумала Саадат и ужасно удивилась. Не тому, что ничего не знает про любовника № 88, а тому, что хочет знать про него всё.
— Сколько у тебя было женщин? — спросила она. — Ясно, что много. Но сколько?
— В каком с-смысле? — Синие глаза замигали. — Я не считал.
— Так много, что ты сбился со счета?!
Фандорин приподнялся, сощурился от ярких косых лучей. Провел рукой по лицу.
— Все мужчины ведут подсчет своих побед. Это известно, — настаивала Саадат. — Так что не обманывай меня. Сколько?
— Я не вел б-бухгалтерии. Значение имеют только женщины, после которых в душе остается п- пробоина. Таких было мало.
«Теплее, — подумала Саадат. — Сейчас я тебя, голубчика, расколю».
— Хорошо. Как звали тех, кто оставил в твоей душе пробоину? Можешь всех не перечислять. Назови хотя бы последнюю.
— З-зачем?
Он нахмурился.
— Сама угадаю. Мы, восточные женщины, обладаем даром ясновидения. — Она подняла глаза к потолку, полузакрыла веки. — Слышу букву «Э»… Это имя начинается на «Э».
Он пожал плечами — не впечатлился.
— Ну да, мою б-бывшую жену раньше звали не Кларой, а Элизой. Все это знают.
— Нет, не «Элиза» — другое имя. — Несколько мистических пассов в воздухе. — Эмма! Женщину зовут Эммой!
Саадат так и впилась в него глазами.
Ах! Его лицо переменилось. По нему пробежала тень. Не виноватая — скорее озабоченная. С таким выражением лица не вспоминают ту, кого сильно любят.
Засмеявшись, Саадат откинулась на подушки.
— Хочу спать, — сказала она. — О Аллах, как же я устала!
«Эмма! Вот кто должен был со мною связаться после депеши. Странно, что этого не произошло. Звонки в гостиницу от чиновника особых поручений — это несерьезно».
Ласковым женским именем в секретной переписке кодировался Эммануил Карлович де Сент-Эстеф, директор Департамента полиции. Экстренная телеграмма от Фандорина в первую очередь непременно попала к нему, и прежде чем дать ей дальнейший ход, господин директор должен был бы выяснить, что стряслось. Однако этого почему-то не произошло.
Завороженный поразительной женщиной (подобной он никогда еще не встречал и не подозревал, что такие бывают), Эраст Петрович на несколько часов забыл и об оторванных руках, и об угрозе для государства, которая со смертью Одиссея отнюдь не развеялась. Забастовка продолжается, а место выбывшего организатора наверняка займет кто-то другой.
Имя «Эмма» напомнило о делах. Видно, придется еще раз связаться с Петербургом. Чем скорее, тем лучше.
— Я д-дурак, что давеча отказался от такой благодарности, — сказал Фандорин, поцеловав даме руку. — Очень жаль, что мы теперь в расчете и мне не приходится рассчитывать на продолжение…
Эту фразу можно было интерпретировать и как утверждение, и как вопрос. Интонация допускала оба истолкования — как пожелает госпожа Валидбекова.
— Да, теперь ты у меня в долгу, и в о-очень большом, — протянула она, подставляя под поцелуй кисть, локоть, плечо. — Никогда, ни одному мужчине я еще не отдавала так много.
Саадат сыто потянулась, похожая на львицу, только что слопавшую буйвола или даже целого жирафа.
— Но я вижу, что тебя ждут дела. Иди, я посплю. А вечером приходи снова. Мы обсудим, как ты будешь со мной расплачиваться.
Государственные интересы важны, но не важнее долга дружбы. Поэтому прежде всего Эраст Петрович наведался в больницу — рассказать Масе о конце охоты.
— Оскорбление смыто кровью, ваша честь восстановлена, — торжественно резюмировал японец. — Теперь я могу спокойно умереть.
Однако сегодня он выглядел получше. Доктор сказал, что через недельку, если не произойдет ухудшения, можно будет перевезти пациента в Москву — бакинская жара нехороша для заживления легочных ран.
Вынужденная задержка Фандорина не расстроила. Во-первых, нельзя уезжать, пока не устранена угроза государственной безопасности. А во-вторых…
«Хм. Эти мысли лучше отложить до вечера, иначе невозможно сосредоточиться на деле».
По дороге в гостиницу, покачиваясь на рессорах пролетки, Эраст Петрович проглядел газетные заголовки.
За минувшие сутки к забастовке присоединились еще восемь тысяч человек. Добыча нефти за июнь составила одну четверть от майской.
Балканский кризис принимает всё более опасное направление. Достоверные источники сообщают, что Вена готовит Сербии какой-то ультиматум. Берлин и Петербург обмениваются телеграммами, уверяя друг друга в мирных намерениях — скверный признак. Мировые биржи в панике.
