— Ну вот, я же еще и виноват, — донеслось из угла, но человек только отмахнулся. Он лихорадочно соображал.
Дьявол, впрочем, был не из обидчивых.
— Нужен дивертисмент, — прошептал он. — Что-нибудь милое, затейливое, но стопроцентное.
— Ты прав. — Человек улыбнулся, даже рассмеялся (тоже беззвучно). Сказал в рифму: — Скучать мы не дадим. Мы вот что учудим…
Фандорин задерживается
Кроме Черта с его невежливым собеседником и Эраста Петровича, в эту самую минуту размышлениям на охотничью тематику предавалась еще одна особа.
Саадат сидела, нахохлившись, на мягких кожаных подушках экипажа, и с каждой минутой всё больше злилась. Засада на зверя очень уж затянулась. Не пришлось бы возвращаться с пустыми руками.
Ночь сначала казалась отрадно прохладной. Потом Саадат в своем несерьезном одеянии начала мерзнуть. Хорошо, у припасливого Зафара под сиденьем оказался плед. В него Саадат сейчас и куталась.
Она была поражена и оскорблена, когда облагодетельствованный Фандорин нежданно-негаданно отказался явиться за благодарностью. Причем изумление было сильнее обиды.
Что за чудеса?
Москвич безусловно не из трусов, это проверено. К женским чарам неравнодушен — когда ужинали, всю с головы до туфель обследовал ненаглым, но вполне недвусмысленным взглядом. С женой он расстался и, судя по собранным сведениям, нисколько по ней не тоскует — совсем наоборот. В чем же дело?
Зафар пересказал какую-то дребедень про отсутствие взаимного притяжения. Но Саадат Валидбекова хорошо училась в гимназии, а лучше всего успевала по естественным наукам. Небесные тела не притягиваются друг к другу с равной силой. Это Солнце тянет к себе Землю, а Земля — Луну. Всегда кто-то тянет, а кто-то упирается; кто-то охотник, а кто-то дичь.
Западным женщинам нравится быть дичью. Они распускают перья и курлычат, но сами в атаку почти никогда не переходят. Если и охотятся на мужчин, то на манер хищного тропического цветка, который раскрывает лепестки, источает манящий аромат, а когда пчелка или бабочка села — ам!
На Востоке не так. За Саадат никто никогда не ухаживал, никто ее взаимности не добивался. В ранней юности девушку зорко оберегали, при живом супруге любые знаки внимания со стороны чужих были невозможны, а во вдовстве она держала себя так строго, что никому бы в голову не пришло осаждать эту неприступную крепость.
К шайтану мужские ухаживания! Ей нравилось охотиться самой, выбирать добычу по вкусу. Восемьдесят семь трофеев были развешаны по стенам воображаемой охотничьей комнаты, на самом видном месте — как двенадцатирогий олень — номер 29 (м-м-м!). И вдруг на? тебе: зверь номер 88 идти в загон не желает! Этому должна быть какая-то причина.
Вчера портье гостиницы «Националь» любезно зачитал две поступившие на имя Фандорина, но еще не полученные им телеграммы (любезность обошлась недешево, в двадцать пять рублей). Саадат заволновалась.
Обе телеграммы пришли из Санкт-Петербурга.
«Срочно приезжай. Эмма». «Немедленно телеграфируй выезд. Жду. Эмма».
Вот она, причина. Ее звать Эммой.
Что же это за соперница такая, если затмила саму Клару Лунную? Наверное, немка. Золотоволосая, с пышными формами, молочной кожей, щечками-ямочками, растравляла себя Саадат, воображая полную свою противоположность.
Однако настоящего предпринимателя серьезная конкуренция только раззадоривает. У Эммы имелся один важный дефект. Она томилась далеко на севере, а Саадат была тут, рядышком.
Еще портье сказал, что постояльцу беспрестанно названивают из австрийского консульства. И все время заходят справляться какие-то люди. А господин Фандорин днем зашел на минутку и с тех пор не появлялся.
В общем и целом положение прояснилось. У человека масса дел плюс тоскующая Эмма со своей немецкой любовью. Конечно, Фандорину не до Саадат Валидбековой и ее благодарности.
Но невозможно смириться с тем, что ты не нужна мужчине, который нужен тебе.
Как поступил бы джигит, влюбленный в девицу-недотрогу? Перекинул бы через седло и увез в горы.
Так Саадат и решила поступить. Потому и мерзла уже который час подле опостылевшей гостиницы «Националь». Скоро ночь закончится, а Фандорина всё нет! Где его джинны носят?
Арташесов вернул похищенный «делонэ-бельвилль» еще вчера, но Саадат сказала себе, что ездить на нем не сможет. Воспоминания о крике Турала были ужасны, а еще в этом автомобиле убили бедного Франца. Пока нет новой машины, пользовалась экипажем.
Два белых туркменских мерина (пара обошлась в пятнадцать тысяч, дороже любого «делонэ») дремали стоя, подрагивали изящными ушами. На козлах в надвинутом на лицо цилиндре сопел Зафар — он был в кучерском наряде.
Вдруг евнух поднял голову. Через несколько секунд Саадат услышала стук каблуков по мостовой.
Кто-то неторопливо приближался со стороны Старого Города. Саадат узнала походку, опустилась пониже, чтоб ее было не видно за кожаным фартуком коляски.
— Джиб-джиб-джиб, — прошептала она, что означало «цып-цып-цып».
Когда поздний гуляка поравнялся с экипажем, Саадат негромко сказала:
— Как вы могли? — Замер. Обернулся. — Как вы могли так меня унизить? — Ее голос задрожал. — Вы посмели вообразить, что моя благодарность означает… то, что вы подумали?!
Он сдернул панаму. Натянул обратно. Закашлялся.
Смутился, это хорошо. Саадат внутренне расхохоталась, но на глазах послушно выступили чудесные крупные слезы — глаза засияли, как у русалки. «Всё, попалась, птичка, стой. Не уйдешь из сети. Не расстанусь я с тобой ни за что на свете».
— Виноват… — проблеяла добыча. — Но что я должен был п-подумать?
— Вы, видно, привыкли иметь дело с бесстыдницами, со сладострастными развратницами Запада! Боже, как я оскорблена! — Саадат закрыла руками лицо, демонстрируя точеные запястья и обнаженные локти. — Разве я когда-нибудь своим поведением, хоть единым взглядом дала вам повод?
Фандорин совсем переполошился.
— Нет! Конечно, нет… Но п-письмо… Когда в Европе женщина пишет т-такое письмо… Простите, ради б-бога! Что сделать, чтобы вы меня п-простили?
— Садитесь, — величественным жестом показала она на сиденье рядом с собой.
Сел, как миленький. Посмел бы он ерепениться после того, как нанес гордой восточной женщине такую ужасную обиду.
Зафар, не дожидаясь приказа, шевельнул поводьями. Выдрессированные мерины проснулись, экипаж плавно тронулся.
Перекинутый через седло и увозимый в неизвестном направлении красавец даже не пикнул.
Ехать до любовного гнездышка было недалеко. Фандорин порывался оправдываться, задавал вопросы, но Саадат неприступно молчала, не поворачивала головы. Пусть любуется профилем и вдыхает аромат хорасанской амбры, от которой возбуждаются даже немощные старцы.
Послушно, будто жертвенный баран, уже ни о чем не спрашивая, похищенный вошел в дом.
В спальне Зафар сделал все обычные приготовления. Правильное сочетание сумрака и хитро устроенной подсветки, густой аромат роз, шторы на окнах плотно задвинуты (восхода нам пока не нужно).
Перед нишей, прикрывающей ложе, Саадат остановилась. Руки непреклонно сложены на груди, брови сурово сдвинуты. На плечах по-прежнему свисающий до пола плед.
