иметь дело с врагами, заслуживающими презрения, но эти негодяи были упрямы и преданы своим, как любой солдат КОГ. — Ваш мировой порядок испарился, но вы никак не можете это понять. Поверьте мне — вы кончите как бродяги, только у нас есть многолетний опыт, и мы уничтожили слабаков. А ваши государства просто рассыплются. Естественный отбор. Жестокая штука, верно?
— Верно, — ответил Треску.
Затем он вытащил из кобуры пистолет и спокойно приставил его к голове Лориса. Он не угрожал, не размахивал оружием, не кричал — никаких старомодных приемов, которые ожидал от него Хоффман. Треску просто нажал на курок.
Раздался оглушительный грохот. Кровь залила светлую стену позади кровати и пожелтевшие накрахмаленные простыни.
Все было кончено.
Хоффман видел, как Ниал открыл рот, — он был ребенком, просто ребенком. Следующая секунда тянулась бесконечно, наступила звенящая тишина, и Хоффману показалось, что сердце его перестало биться.
За эту секунду он испытал множество ощущений: неверие, шок, жуткое понимание того, что произошло непоправимое, понимание того, как короток этот кошмарный, необратимый миг. Хоффману приходилось наблюдать множество гораздо более страшных смертей, он видел, как умирали его друзья, он и сам нажимал на курок и после этого чувствовал себя уже почти не человеком. Прошлое пронеслось у него перед глазами, возникло рядом, как недруг, от которого он хотел скрыться, перейдя на другую сторону улицы. Оно никогда не оставит его в покое.
А потом это мгновение миновало. Раздался очередной удар сердца, затем еще один, и теперь оно колотилось как бешеное. Треску неторопливо подошел к соседней кровати и приставил пистолет к виску Энадора. Ниал кричал, изрыгал оскорбления и извивался в руках Буркана.
— Я точно так же легко могу убить твоего отца. — Протянув руку, Треску схватил мальчишку за шиворот и подтащил его к себе, так что их лица оказались вплотную друг к другу. — Сейчас ты пойдешь со мной, Ниал, и мы с тобой поговорим как
— Не трогай моего отца! — Парень разразился рыданиями. — Оставь его в покое! Если тронешь его хоть пальцем, я убью тебя, к чертовой матери!
Но он никого не мог убить, и ясно было, что долго он не продержится. Треску, судя по всему, тоже это понимал. Это была хорошо разыгранная сцена. А Хоффман ни о чем не подозревал.
— Буркан, прибери здесь и позаботься о том, чтобы господину Энадору было удобно лежать, — приказал Треску. — Вам нет необходимости присутствовать, полковник. — Он указал на свой наушник. — Все, о чем будем говорить мы с Ниалом, услышит ваш замечательно эффективный Центр.
Хоффман наконец-то обрел дар речи. Но говорил как будто кто-то другой, не настоящий Хоффман, не тот, который потерял счет смертям, которому приходилось идти по тонкой грани — когда он не знал, то ли больше не в состоянии взять в руки оружие, то ли больше не в состоянии остановиться. Треску, наверное, решил, что у него сдали нервы, и отпустил мальчишку.
— Не забудьте записывать каждую деталь, — произнес Хоффман. — И предоставьте нам остальное.
Ему нужно было уходить. Он поправил фуражку, на ощупь повернул ее так, чтобы металлический герб находился прямо над переносицей, и взялся за ручку двери. Внезапно в коридоре раздались торопливые шаги, дверь распахнулась и ударила его. На пороге стояла Хейман, белая от ярости. Старуха наверняка немало повидала на своем веку, но Хоффман никогда не видел у нее на лице такого потрясенного выражения. Лишь через несколько секунд она смогла войти в комнату и заговорить.
— Убирайся к чертовой матери из моего госпиталя, ублюдок! — прорычала она. — И постарайся никогда не попадать сюда. Потому что я оставлю тебя истекать кровью на полу, тварь!
Она обращалась к Треску, но у Хоффмана было такое чувство, что его она тоже имеет в виду. Однако ему не нужны были приказы, он и без того собирался уходить. Он остановился лишь затем, чтобы взглянуть в лицо Хейман и дать ей понять, что не собирается участвовать в драке за территорию.
— Обсуждайте это с Председателем, — произнес он. — У меня очень много дел — я должен выяснить, как им удалось подорвать еще одно судно. Все матросы погибли, если вас это интересует.
Хоффман воспользовался затишьем, для того чтобы выйти и спуститься на учебный плац. «Что теперь?» Положительной стороной в нескончаемом потоке неприятностей было то, что ему некогда было подолгу заниматься какой-то одной проблемой, да никто и не ожидал от него этого. Нужно подумать о жителях Пелруана. И Майклсон — чем там занимается его долбаный флот? Неужели они уже не в состоянии защитить кучку рыболовных лодок?
«Придется наподдать тебе хорошенько, Квентин. Так больше не может продолжаться».
Хоффман остановился, чтобы вызвать по радио Аню. Вставляя наушник в ухо, он заметил, что у него дрожат руки.
«Надеюсь, это просто старость».
— Вы в порядке, сэр? — Солдат из отряда, занимавшегося охраной базы, Джейс Страттон, подбежал к нему, держа наготове автомат. Должно быть, выстрел услышала половина гарнизона. — Случайный выстрел?
— Нет. — Прежде чем идти в командный центр, нужно было взять себя в руки. Он на несколько минут зайдет к себе. — Это инди показывают нам, как надо обращаться с пленными. Не ходите туда. Мы здесь ничего не можем сделать.
Страттон взглянул через плечо Хоффману, как будто ждал, что неприятности в любую минуту могут возникнуть в дверях госпиталя. Он был ненамного старше парня, на глазах у которого только что застрелили человека. Но он воевал на передовой, он видел, как погибли его родные. Это добавляло человеку лет.
— Как скажете, сэр, — произнес Страттон. — Они собираются их казнить? А разве это правильно?
«Этот ублюдочный Треску прав. Надо думать об Андерсене и других».
— Это отвлеченный вопрос. — Хоффман продолжал идти. Окна всех административных зданий — Центра, госпиталя, офиса Прескотта, даже нескольких казарм — выходили на площадь, и здесь невозможно было пройти незамеченным. — Мы бы все равно пристрелили этого подонка. — Он включил рацию. — Аня, скажите Прескотту, что Треску застрелил одного из пленных. И найдите мне Гавриэля.
— Он уже связался с нами, сэр. Он хочет приехать, чтобы поговорить с вами.
— Отправьте за ним «Броненосец». Не хочу собирать с дороги потроха гражданских.
— Будет сделано, сэр.
Жилище Хоффмана представляло собой две комнатушки под крышей здания штаб-квартиры, ничего особенного. Он поднялся наверх по пожарной лестнице, чтобы избежать разговоров, к которым он пока не был готов. Закрыв за собой дверь, он включил холодную воду и ополоснул лицо. Он сам не знал зачем. Его это почему-то успокоило.
«Они убивают наших солдат. Я бы сам это сделал. Черт, что это со мной такое?»
Хоффман чувствовал, что предает память Андерсена, испытывая даже самые ничтожные угрызения совести из-за убийства негодяя-бродяги. Неотвязный голос зазвучал снова, напоминая ему о том, что когда-то он сам взял на себя роль судьи и присяжных, отправляя правосудие одним выстрелом, потому что это было необходимо для спасения множества жизней.
«Ну хорошо, да, я все понял. Отвращение к самому себе. Лицемерие. И тому подобное дерьмо. Треску и я, сделанные из одного теста. Но хоть я и все понимаю, это не поможет».
Он провел ладонями по голове и, присев на край кровати, принялся рассматривать доски пола. На миг он снова перенесся в свою комнату в Анвегаде — они были почти одинаковы, вплоть до крошечного окошка с видом на бескрайние просторы.
«Мы делаем одно и то же каждый день — до самой смерти».
Хоффман сам не знал, долго ли так сидел. Возможно, всего несколько минут. Затем заскрипели ступени, и он, слегка приподняв голову, увидел на пороге пару ботинок.
— Вик?
Хоффман выпрямился, сложил руки на коленях. Берни прислонилась к дверному косяку.
