дозорных, пытавшихся его удержать, и бросился лицом в мох. Там он и лежал, под ядовитыми деревьями Мортолы, и горько плакал, а две куницы дрались в темноте, как будто у них по-прежнему есть хозяин, которого они оспаривают друг у друга.
Конечно, Мегги пришла к нему, но Фарид отослал ее прочь, и она отправилась искать Мо. Реза рядом с ним уснула, но Мо не спал. Он сидел и всматривался в темноту, словно читая в ее глубинах непонятную историю. В его лице было что-то чужое, замкнутое, жесткое, как корка на ране, но, когда он увидел Мегги и улыбнулся ей, вся чуждость исчезла.
— Иди сюда! — тихо позвал он, и она села рядом, уткнувшись лицом в его плечо.
— Я хочу домой, Мо! — прошептала она.
— Нет, не хочешь, — ответил он также шепотом, и она заплакала ему в рубашку, как часто делала, когда была маленькая.
Любое горе могла она оставить у него на плече, как бы тяжело оно ни было. Мо прогонял его, всего лишь погладив дочь по голове, положив ей ладонь на лоб, прошептав ее имя. Все это он сделал и сейчас, в этом печальном месте, этой печальной ночью. Он не мог забрать всю ее боль, слишком уж много ее было, но мог смягчить, просто держа Мегги в своих объятиях. Никто был не в силах помочь ей так, как Мо. Реза не могла. И даже Фарид.
Да, это была долгая ночь, долгая, как тысяча ночей, и самая темная из всех, какие случалось видеть Мегги. Она не знала, сколько времени проспала на плече у Мо, когда Фарид вдруг разбудил ее. Он повел Мегги за собой, прочь от ее спящих родителей, в темный угол, пропахший медведем Принца.
— Мегги! — прошептал он и сжал ее руку так крепко, что ей стало больно. — Я понял, как все исправить. Пойди к Фенолио! Скажи ему, пусть напишет что-нибудь, чтобы оживить Сажерука! Тебя он послушается.
Конечно, следовало ожидать, что эта мысль придет ему в голову. Он так умоляюще смотрел ей в глаза, что у нее выступили слезы, и все же она покачала головой:
— Нет, Фарид. Сажерук умер. Фенолио ничего не сможет сделать. Но если бы и мог — разве ты не слышал, что он постоянно бормочет? Что он никогда больше не напишет ни слова после того, что случилось с Козимо.
Да, Фенолио изменился. Мегги с трудом узнала его, когда увидела. Раньше глаза у него всегда были, как у мальчишки. Теперь это были глаза старика. Взгляд его стал подозрительным, неуверенным, словно Фенолио не доверяет почве у себя под ногами, и к тому же со дня смерти Козимо он, похоже, вообще перестал бриться, причесываться и умываться. Он спросил ее только о книге, о той книге, которую изготовил Мо. Но когда Мегги рассказала ему, что пустые страницы и впрямь предохраняют от смерти, выражение его лица не стало менее горьким.
— Замечательно! — пробормотал он. — Значит, Змееглав у нас теперь бессмертен, а Козимо бесповоротно мертв. Да, в этой истории все идет не так, сколько ни бейся!
Нет, Фенолио никому больше не станет помогать, даже себе самому. И все же Мегги пошла с Фаридом, когда тот отправился искать старика.
Фенолио большую часть времени проводил в одной из нижних штолен, в почти засыпанной части шахты, куда, кроме него, никто не спускался. Когда Фарид и Мегги пробрались туда по крутой лестнице, он спал, натянув до самого подбородка шубу, которую дали ему разбойники, и нахмурив морщинистый лоб, как будто и во сне его не оставляли напряженные раздумья.
— Фенолио! — Фарид потряс его за плечо.
Старик перекатился на спину с фырканьем, достойным медведя Черного Принца, открыл глаза и уставился на Фарида, словно никогда прежде не видел его смуглого лица.
— А, это ты! — пробормотал он, еще не совсем проснувшись. — Юноша, восставший из мертвых. Опять что-то такое, чего я не писал. Что тебе надо? Мне первый раз за все эти дни снился хороший сон!
— Ты должен кое-что написать.
— Написать? Я больше ничего не пишу. Вы же только что видели, что из этого получается. Я придумал чудесную книгу бессмертия, которая освободит добрых и принесет гибель Змееглаву. И что же? Змей теперь бессмертен, а в лесу опять полно трупов! Разбойники, комедианты, Двупалый… Мертвы! Зачем я их только выдумываю, если эта история все равно всех убивает?
— Ты должен вернуть его! — Губы у Фарида дрожали. — Раз ты сделал бессмертным Змееглава, значит, можешь и его!
— Ах, ты о Сажеруке? — Фенолио сел и с глубоким вздохом провел рукой по лицу. — Да, он ведь тоже мертв, мертвехонек, но для него смерть у меня давно была запланирована, если вы помните. Как бы то ни было, Сажерук мертв, ты тоже был мертв… Муж Минервы, Козимо, вся молодежь, пошедшая с ним… мертвы! У этой истории, видно, никаких других идей просто нет. Одно могу тебе сказать, мой мальчик. Я ей уже не автор. Нет. Эту историю пишет смерть, старуха с косой, царица мрака — назови ее как хочешь. Это ее пляска, и что бы я ни написал, она берет мои слова и использует их себе в подмогу.
— Чепуха! — Фарид даже не утирал слез, бежавших по его лицу. — Ты должен его вернуть. Это ведь была не его смерть, а моя! Пусть он оживет! Ведь это всего лишь несколько слов, и ты уже делал это и для Козимо, и для Волшебного Языка.
— Нет, постой, отец Мегги пока что не умирал, — рассудительно заметил Фенолио. — А что до Козимо, то сколько можно тебе объяснять — он только выглядел, как Козимо. Мы с Мегги создали его заново, с иголочки, и получилось у нас очень плохо. Нет! — Он сунул руку за пояс, вытащил оттуда какое-то подобие носового платка и шумно высморкался. — В этой истории мертвые не воскресают! Да, признаю, я ввел в игру бессмертие, но это не то же самое, что воскрешать мертвых! Нет! Я стою на этом. Если кто-то здесь умер, значит, умер! Это верно для этого мира, как и для того, откуда я родом. Сажерук ради тебя очень ловко обошел это правило… Наверное, я сам и сочинил сентиментальную сказку, которая навела его на эту мысль… Правда, я этого уже не помню, ну да ладно. Пробелы всегда есть, и он заплатил за твою жизнь своей. Это всегда была единственная сделка, на которую соглашается смерть. Да, кто бы мог подумать? Сажерук так полюбил неизвестно откуда взявшегося мальчишку, что в конце концов отдал за него жизнь! Надо признать, это куда лучшая идея, чем с куницей, но только она не моя! Совсем не моя! Если ты ищешь, на кого бы возложить вину, то лучше всего схвати себя за нос, потому что одно несомненно, мой мальчик, — с этими словами Фенолио с силой ткнул Фарида пальцем в узкую грудь, — ты не из этой истории! И если бы ты не вбил себе в голову, что тебе непременно надо сюда пробраться, Сажерук, наверное, был бы сейчас жив…
Фарид ударил его смуглым кулаком в лицо.
— Как ты можешь такое говорить? — набросилась Мегги на Фенолио, когда Фарид, рыдая, обнял ее. — Он спас Сажерука тогда на мельнице! Он все время его охранял…
— Да, да, не спорю, — проворчал Фенолио, ощупывая ушибленный нос. — Я бессердечный старик, знаю. Но хочешь верь мне, хочешь нет — мне было очень худо, когда я увидел, что Сажерук лежит там.
А потом еще плач Роксаны… Ужасно, просто ужасно. Все эти раненые и умершие… Нет, Мегги, слова перестали мне подчиняться. Они слушаются, только когда им это удобно. Они обратились против меня, как змеи.
— Так оно и есть. Ты неумеха, жалкий, никчемный неумеха! — Фарид высвободился из рук Мегги. — Ты не владеешь своим ремеслом! Но есть другой, кто умеет. Тот, кто отправил сюда Сажерука. Орфей. Он сумеет вернуть его обратно, вот увидишь! Впиши Орфея сюда! Хоть это-то ты должен суметь! Да, приведи сюда Орфея, немедленно, или… или… я расскажу Змееглаву, что ты хотел его убить… я расскажу всем женщинам в Омбре, что это по твоей вине они лишились мужей… я, я…
Он стоял, сжав кулаки, весь дрожа от ярости и отчаяния. Старик молча взглянул на него и медленно поднялся.
— Знаешь что, мой мальчик? — сказал он, пригнувшись совсем близко к лицу Фарида. — Если бы ты попросил меня как следует, я бы, может быть, попытался, но так — нет. Нет уж. Фенолио просят, а не угрожают ему. Хоть столько гордости у меня осталось.
Фарид чуть не ударил его снова, но Мегги удержала его.
— Фенолио, прекрати! — крикнула она старику. — Он в отчаянии, ты что, не видишь?
— В отчаянии? Ну и что? Я тоже в отчаянии! — откликнулся Фенолио. — Моя история тонет в
