оказался солидным ученым, профессором, доктором наук. Он долго расспрашивал нас о положении в Баку и о нашей жизни, а потом пообещал завтра позвонить кому-то из своих друзей, чтобы мы могли зарегистрироваться и устроиться на работу.
Мы ушли оттуда в хорошем настроении, уверенные, что уже завтра у нас будет работа. Но завтра дядя Расима не нашел нужного человека. Послезавтра он был весь день на каком-то научном симпозиуме, потом опять какая-то задержка, и в результате мы прождали около двух недель, пока наконец он не нашел нужного человека и мы не поехали на окраину города, в какое-то Выхино, где нас взяли на стройку обычными чернорабочими. Из-за этого не нужно было ждать так долго, нас бы взяли и без звонка дяди Расима или его знакомого. Здесь вообще брали всех, кто приходил даже с улицы, хотя работали в основном армянские строители. Должен сказать честно, что у нас не было никаких проблем с армянами, хотя мы с Расимом азербайджанцы. Я уже давно обратил внимание на своеобразный феномен наших отношений. Попадая в другие страны или в другие государства, мы вели себя абсолютно нормально, даже испытывали некоторую симпатию друг к другу, как соседи и кавказцы, которые просто обязаны друг другу помогать. Армяне, конечно, помнили о двадцать четвертом апреля, а мы помнили об утраченном Карабахе, но даже наши политические споры не приводили к столкновениям и оскорблениям. Мы соглашались, что нужно более тщательно исследовать события пятнадцатого года в Османской империи и разобраться с карабахским вопросом так, чтобы примирить армянскую и азербайджанскую общины. И вообще мы – соседи и должны жить в мире, а не враждовать.
Но работать чернорабочим долго я не смог. Уже через две недели у меня так болела спина, что невозможно было нормально разогнуть позвоночник. Через три недели я чувствовал себя так, словно меня отдубасили молотом, а через четыре понял, что если прямо сейчас не остановлюсь, то могу просто умереть на работе. И я решил больше не ходить на стройку, благо нам платили понедельный оклад. Расим продержался еще две недели и тоже решил бросить эту адскую работу. Мы снова оказались безработными.
Опять идти к дяде было глупо и некрасиво. Мы начали самостоятельно искать работу и очутились на базаре, где нам предложили продавать фрукты. Мне, лауреату премии Ленинского комсомола республики, и Расиму, окончившему Суриковское, – продавать на базаре фрукты и овощи! Мы гневно отказались, но позже поняли, что напрасно так выпендривались, – за прилавками порой стояли куда более заслуженные люди. Хотя к двухтысячному году все уже как-то устоялось и многие сумели найти себя в новой жизни, все равно на базарах можно было встретить и бывшего главного инженера, и бывшего старшего преподавателя, и даже бывшего сотрудника Гостелерадио. Там не могло быть только бывших чиновников, так как, даже уходя со своих постов, они уходили уже настолько «упакованными» и упитанными, что могли всю оставшуюся жизнь не работать, а покупать эти дорогие фрукты и овощи на любых рынках.
Нужно было устраивать свою жизнь. Расим нуждался в деньгах еще больше, чем я, так как пересылал основную часть денег старшему брату для матери. У меня хотя бы кое-что осталось после наших заработков в Турции, а он был практически на нуле.
Еще полтора месяца мы пытались устроиться в разных местах, и везде нам предлагали либо работу дворников, либо чернорабочих. Это понятно, никто не собирался брать нас актером Вахтанговского театра или художником для оформления праздничной Москвы. Но было ужасно обидно, что мы не можем нигде устроиться. Так продолжалось, пока мы не встретили Маира. К этому времени мы переехали из гостиницы в соседний район, где снимали однокомнатную квартиру на первом этаже без всяких удобств. Раньше это была, очевидно, комната вахтера, которую потом переделали в квартиру, чтобы сдавать ее таким приезжим, как мы. Мы платили за эту двенадцатиметровую комнату двести пятьдесят долларов на двоих и считали ее удобной квартирой. И потом нас позвал к себе Маир.
Он был горским евреем из Кубы, переехавшим в Москву еще в начале девяностых. Куба – это не остров рядом с Америкой, где столько лет правят братья Кастро, а город на севере Азербайджана, где живут горские евреи. Вместе со своими знакомыми Маир начал закупать машины в странах Европы и перегонять их в Россию. Конечно, закупалась откровенная рухлядь, уже отработанные машины, которые там продавались за гроши. Зато когда их пригоняли в страну, немного подправляли, перекрашивали, приводили в порядок, они становились вполне нормальными для эксплуатации, и их можно было продавать раз в десять дороже. Что они и делали.
Мы оба неплохо водили, у нас ведь были машины в те благословенные советские времена, когда мы могли позволить себе такую роскошь. В общем, не из чего было выбирать, и мы согласились. В первую поездку в Германию мы отправились с двумя опытными наставниками-украинцами, которые уже давно перегоняли автомобили. Все получилось даже лучше, чем мы предполагали. Довольно быстро удалось найти подержанные машины, в Европе это не проблема. Мы покупали их по такой дешевой цене, что я даже предложил Расиму самому заняться этим бизнесом. Но он честно признался, что у него нет столько денег и нам лучше не рисковать. Хотя у меня деньги были, я подсознательно всегда помнил наш неудачный эксперимент с кожей и согласился с Расимом.
Потом я часто думал о том, что Расим просто спас остатки моих денег, которые я так неразумно пытался потратить. Мы взяли четыре машины и поехали перегонять их через Польшу. Тогда Польша еще не входила в Шенгенскую зону, и нам пришлось платить пошлины сначала на немецко-польской, потом на польско- белорусской границе. Через Белоруссию мы прошли за один день. Украинцы рассказали нам, что в начале девяностых это был самый тяжелый отрезок пути. Из четырех машин обычно доходили две, остальные либо угонялись, либо отнимались, либо изымались. Называйте как вам больше нравится, но в любом случае они не доходили до места назначения. Банды орудовали в белорусских лесах, и считалось большой удачей, если все перегонщики возвращались домой живыми и невредимыми.
Все изменилось после того, как в Минске избрали президентом батьку Лукашенко. Над ним столько смеются в Москве, так издеваются, что можно подумать, будто нет более неудачливого и некомпетентного президента в Европе, чем он. На самом деле это далеко не так. Я не говорю об экономике или политике, я говорю о безопасности. После его прихода к власти все кардинально изменилось. Банды постепенно истреблялись и вытеснялись, и дорога через Белоруссию стала безопасной и спокойной.
Но когда мы приехали в Москву и я узнал, сколько нужно платить таможенных пошлин, налоговых сборов и разных поборов сотрудникам Госавтоинспекции, то сразу понял, что прибыль далеко не такая, на какую я мог бы рассчитывать. Вообще в любом деле подобного рода накладные расходы всегда бывают достаточно большими, и их нельзя заранее подсчитать. Но прибыль все равно оказалась гораздо ниже, чем я думал. И это при том, что в самой Германии у Маира была налаженная связь с автомобильными дилерами, которые находили относительно неплохие машины за приемлемую плату и даже занимались оформлением, иногда переставляя в документах даты. Кроме этого, нужно было еще иметь своих людей среди таможенников, пограничников, налоговиков, сотрудников полиции, ставить машины на учет, перекрашивать, находить автомобильные салоны, которые соглашались их оформлять и продавать. Одним словом, это налаженная система, в которой чужаку или новичку просто нечего было делать.
Целых два года мы перегоняли машины и получали свои комиссионные. За это время матери Расима сделали операцию, и она постепенно начала поправляться. Нет, операцию сделали не на деньги Расима, если вы об этом подумали, а на деньги родственников, живущих в Баку, которые решили помочь его матери.
Примерно через год меня вызвали в суд на бракоразводный процесс. Три повестки я проигнорировал, но на четвертую поехал, так как позвонила моя сестра и попросила об этом. Бывший тесть не отставал от моей матери, требуя обеспечить мое появление в суде, так как я мучаю жену и дочь, не давая согласия на развод. Мне пришлось вернуться в Баку и выступить на суде.
Моей дочери было уже тринадцать лет, и ее тоже пригласили на судебный процесс. Мне было стыдно и неудобно присутствовать в зале суда, так как все еще помнили, сыном какого человека я был. В общем, я сразу сказал судье, что не вижу смысла в этом процессе, так как даю согласие на развод и ничего не требую. При этом готов выплачивать алименты, которые моя жена не желает принимать. Одна эта фраза вывела из себя мою бывшую супругу, и она разразилась гневной речью в мой адрес. Что только она не вспоминала – и нашу заложенную квартиру, и мою неудачную операцию с кожей, и проданную машину, которую подарил нам ее отец, и даже политические взгляды нашего бизнесмена, на которого я работал в Турции. Очевидно, она хотела показать, каким ненадежным и нелояльным гражданином я являюсь. Судья несколько раз хмурилась, один раз даже перебила ее, попросив говорить более конкретно, но Фарида уже
