рассказывали о том, каким хорошим человеком он был, скольким людям помогал, какие добрые дела успел сделать. Все это было правдой. Родные и близкие переживали, друзья устроили многолюдные поминки, а мы с Расимом сидели как потерянные. Ведь смерть Маира означала конец наших «путешествий». Особенно обидным было то обстоятельство, что теперь мы уже никогда не заедем в Минск и не будем пересекать Белоруссию с запада на восток. И это после того, как я впервые поцеловал Женю и был таким счастливым.
Правда, помощник Маира обещал нам возобновить наши поездки, но честно признавался, что должен разобраться и понять, кому именно мешал Маир и почему его бизнес вызывал такое раздражение у некоторых людей, способных нанять киллера для расправы с неугодным. Но мы хорошо понимали, что все это лишь обычные слова, которые никогда не станут реальностью. В таких случаях заказчиков, а тем более исполнителей обычно не находили. Первые просто все отрицали, вторых никогда не оставляли в живых.
На следующий день мы с Расимом снова отправились к его родственнику. На этот раз он оказался дома. Выслушав нас, позвонил кому-то из своих знакомых и попросил посмотреть работы Расима. Все-таки Расим был профессиональным художником, он окончил Суриковское еще в конце восьмидесятых. Нас принял какой-то невероятно полный мужчина с отекшим лицом и свисающими щеками. Он долго и с явным отвращением рассматривал диплом Расима, потом поинтересовался, может ли тот рисовать буквы. Расим не обиделся, он уже привык к подобным вопросам. Когда он подтвердил, что может, мужчина удовлетворенно закивал и объявил, что возьмет Расима на договорных началах художником, писать «растяжки» и плакаты для улиц. Расим попросил взять и меня в качестве его помощника, на что толстяк шумно задышал и пояснил, что у них нет таких материальных возможностей.
– Но он мой помощник, – настаивал Расим.
– Помощника бери за свой счет, – предложил этот тип. Он явно не читал Ильфа и Петрова и не помнил сцену, где Бендер просил за «шустрого мальчика» Кису Воробьянинова, объясняя, что тот не может быть девочкой. Но у толстяка не было никакого чувства юмора, и меня, конечно, не взяли. Это было еще хуже, так как теперь вся тяжесть наших заработков ложилась на плечи Расима.
От безысходности я устроился в одну типографию обычным рабочим, но там мне платили только восемь тысяч рублей. Я работал целый месяц, но когда получил на руки только пять с половиной тысяч рублей, понял, что мне нужно отсюда уходить. Неожиданно позвонил дядя Расима, решивший, видимо, стать нашим добрым ангелом-хранителем, и предложил мне место рабочего сцены в Театре имени Пушкина. Сейчас вы скажете, что это унизительно и глупо, и правильно сделаете. Но это был театр! Российский театр, о котором я столько мечтал и в котором могла состояться моя профессиональная карьера. Расим к этому времени зарабатывал уже стабильно до восьмисот долларов в месяц, а меня взяли на зарплату в двести пятьдесят долларов, если считать по тому курсу. Конечно, мы получали зарплаты в рублях, и это все-таки было мало. Практически через день я возвращался в свою типографию, где помогал грузить пакеты с книгами, подрабатывая и таким образом. Так прошло три месяца. За это время я почти каждый день звонил Жене. Наверное, она считала меня либо сумасшедшим неудачником, либо полным импотентом. Не может нормальный мужчина после такого поцелуя не появляться в доме женщины, которая его ждет и, возможно, даже не прогонит. Но я не появлялся в Минске в общей сложности больше четырех месяцев, и это меня угнетало более всего.
Можно сказать, началась черная полоса в моей жизни, когда я позволял себе обедать только в самых дешевых столовых и кафе, через день грузил картонные коробки с книгами, подрабатывая таким необычным образом, получал не более трехсот пятидесяти долларов в месяц, что с трудом хватало на еду и передвижения по городу. Не забывайте, что четверть своей официальной зарплаты я должен был пересылать своей бывшей семье. Наверное, они даже не трогали эти гроши, которые пересылались в банк на их счет. Для них это были непонятные и унизительные суммы, а для меня самые необходимые, на которые можно было купить еду и одежду. И вообще участь гастарбайтера – это самое ужасное, что можно себе представить. Без прав и привилегий, лишенные элементарных удобств, безо всяких надежд на будущее, зарабатывающие сущие крохи, обижаемые властями и скинхедами, чиновниками и полицейскими, они умудряются выживать в самых сложных и нечеловеческих условиях, когда выжить практически невозможно. Вся разница между этой категорией людей и заключенными в концлагеря узниками – ты сам можешь в любое время покинуть свой «лагерь». Если, конечно, можешь. На самом деле твои заработки – это зачастую единственная возможность для существования твоей семьи где-то в горных селах Таджикистана или аулах Дагестана. Но тебя также могут неожиданно убить, причем даже в людном месте – в метро или на улице. Могут безнаказанно оскорбить или побить. Полицейские считают своим долгом тебя обирать, скинхеды за тобой охотятся, твои собственные соплеменники, более удачно устроившиеся в Москве, тебя презирают. Другие считают, что ты позоришь свой народ. Третьи просто предпочитают тебя не замечать. Бизнесмены, пользуясь твоим бедственным положением, выжимают из тебя все возможные соки, платят гроши, зачастую обманывая при любом удобном случае. Чиновники берут деньги за регистрацию, оформление, переоформление, прописку, разрешение на проживание и тому подобное. В общем, собачья жизнь. Но миллионы людей все равно рвутся в Россию именно потому, что здесь можно заработать деньги, которые в их странах не заработаешь, и потому, что они традиционно считают Россию и Москву центром притяжения всех бывших советских граждан. Кроме полуграмотного русского языка, они других языков не знают, так что им и некуда больше отправиться.
Самое поразительное, что при этом своих детей они пытаются научить русскому языку и русской культуре, справедливо оценивая ее миссионерскую роль на бывшем советском пространстве. Конечно, есть и такие, кто не хочет учиться и не желает учить своих детей. Но они либо возвращаются в свои республики, либо полностью меняют свои взгляды. Нельзя жить в обществе и быть свободным от требований этого общества.
Через четыре месяца в моей жизни снова наступил некий «просвет». Он был связан с появлением в театре нового главного режиссера – Юриса Маулиньша, решившего кардинально изменить репертуар театра. Для начала он собрался поставить сразу две новые пьесы – Шекспира «Ричард Второй» и Чехова «Дядя Ваня». Причем первая пьеса ставилась именно с расчетом на актуальность. Маулиньш хотел одеть своих героев в современные одежды. Слабый король, который не смог удержать свой трон и свою страну, теряет не только корону, но и саму жизнь. После распада Советского Союза такие пьесы вызывали самый живой интерес. Когда распределяли роли, я стоял и слушал за кулисами, кусая губы от волнения, ведь я знал многие пьесы Шекспира практически наизусть.
И здесь судьба или слепой случай – не знаю, как их назвать, – решили мне помочь. Получивший одну из главных ролей в пьесе заслуженный артист Альберт Ярочкин неожиданно упал на репетиции и сломал себе ногу. А он должен был играть графа Нортемберленда. Режиссеру пришлось вводить другого исполнителя, и я, набравшись наглости, постучал в его дверь. Этот суховатый прибалт выслушал меня молча, не перебивая, затем задал несколько вопросов, уточнил, в каких именно ролях я выступал. Спросил про отца. Оказывается, он слышал о нем от своего наставника. Потом предложил завтра появиться на репетиции. Можете себе представить, в каком состоянии я появился на следующий день на репетиции? Наверное, за всю прошлую творческую жизнь я не играл лучше, чем тогда. Я практически знал роль наизусть. Маулиньш молча смотрел на меня и ничего не говорил. Так ничего и не сказав, поднялся и ушел. Никто не понял, понравилось ему мое исполнение или нет. Но в театрах иногда ходят легенды об уборщицах, ставших солистками оперных театров, или рабочих, сделавшихся звездами очередного спектакля. На самом деле подобное бывает только в кино или в выдуманных рассказах.
Не может уборщица запеть как настоящая оперная солистка, так не бывает. И рабочий не может сыграть роль графа Нортемберленда. И короля Ричарда II. И будущего короля Генриха Болингброка. Просто по определению не может. Не забывайте, что я был сыном народного артиста и главного режиссера Бахрама Салимова, получил высшее театральное образование и несколько лет служил в одном из лучших театров Баку. На следующий день появился приказ о моем зачислении в труппу на временной основе для исполнения роли графа Нортемберленда в новом спектакле. В этот вечер я позвонил Жене и впервые разговаривал с ней совсем другим тоном. Я готов был кричать и петь от восторга. Очевидно, она почувствовала мое состояние и поздравила меня с успехом. Я сказал, что этим успехом во многом обязан и ей. Ведь именно наши разговоры позволили мне снова поверить в себя, в свои силы. Поверить, что я могу вспомнить свою профессию, обрести прежний статус актера. Я решился на безумный поступок, когда
