продавцом — глаза же, беспокойные, мятущиеся, зараженные идеей, заставляли в том безусловно сомневаться.
— Вы ведь за сырами? — нервно заиграл он ножом. — А у нас тут сырная лавочка и ничего другого. Верно я говорю? — обратился он к появившейся откуда-то женщине демократической наружности с такими же глазами и подстриженной челкой на лбу.
— А то как же… сырами и торгуем, — по-вятски заокала она. — Вон, поглядите — головки лежат, желтые, круглые… все, как положено.
— Это что за сырость? — строго спросил Николай Николаевич, указывая на следы влажности подле одной из находившихся в помещениибочек.
— На масленице сметану пролили, — захохотал рыжий. — Помнишь, — зацепил он компаньонку, — прямо на Желябова опрокинули, Андрей тогда чуть не захлебнулся… — Он хотел продолжить, но подскочившая подельница ловко заткнула ему рот куском сыра.
— Заверните полфунта «рокфору». — Миклухо-Маклай стукнул каблуком по бочке и с недоверием втянул пропахший сырой землей воздух.
— Кажется, кричат… там, внизу? — расплачиваясь, вздрогнула Любовь Яковлевна.
— Мышки, — путаясь со сдачей, объяснила женщина. — Маленькие. Голодные. Есть просят.
Более в лавке делать было нечего. Покупатели вышли и снова оказались на Невском. Любовь Яковлевна развернула кальку и по-братски разделила лакомство. Сыр оказался пряным, с вышибающей слезу свежей терпкой плесенью.
— Что скажете? — Николай Николаевич обмахнул углы губ свежим носовым платком.
— Все верно. — Стечкина едва не плакала. — На ней очки Игоря Игоревича, на нем — его жилетка. И еще я узнала голос мужа… это он кричал из подземелья…
Вечерело. Над головами зажигались фонари. Любовь Яковлевна опиралась на руку спутника. Прохожие с восхищением оглядывали гармоничную и красивую пару.
— Видели, сколько молодчиков вьется вокруг скромнейшей сырной лавки? — Николай Николаевич криво усмехнулся. — Это — бойцы, охранники. Кабы не они, — он щелкнул в кармане предохранителем браунинга, — я бы потребовал освободить узника немедленно!.. Эх, будь у меня под началом пяток-другой верных папуасов!.. Впрочем, выход, кажется, есть…
Стремительно подхватив Любовь Яковлевну, он вынудил ее свернуть на Большую Морскую.
— Но объясните… куда мы направляемся? — Молодая писательница не знала, о чем и думать.
— К тому, кого вы явно недолюбливаете. И я, признаться, тоже. Но — что делать?! — До крайности поразив ее, Миклухо-Маклай густо плюнул в снег. — Мы идем к Пржевальскому!
44
— Но для чего? Зачем нам Пржевальский?
— У него в подчинении казаки… вместе мы легко одолеем злодеев.
— Где он живет? — Любовь Яковлевна начала уставать. — Далеко?
Миклухо-Маклай сардонически рассмеялся.
— Где ж ему жить, живому герою? Пржевальский живет на улице Пржевальского!
Довольно скоро они дошли до дома с бронзовою мемориальной доской. Смазливый лакей в тесных и неприлично розовых панталончиках, виляя бедрами, провел их в помпезно убранную залу. Повсюду были ковры, на стенах висело дорогое оружие, множественные чучела страшно скалили зубы, выставляли рога и тянули хоботы к пришедшим. На массивных книжных полках выставлены были двенадцать томов «Азии» Карла Риттера и «Картины природы» Гумбольдта.
Аляповатая бархатная портьера, звякнув, сдвинулась на сторону: взвизгивая и обмахиваясь веерами, из-за нее грациозно выбежала стайка свежих молодых людей в расстегнутых до пояса разноцветных шелковых рубашках… следом — Любовь Яковлевна, вздрогнув, непроизвольно спряталась за колонной — появился человек в мундире Генерального штаба, тот самый, огромный и надутый, что давеча едва не съел ее глазами в вестибюле Технического общества.
— Ба! Человек с Луны! — искренно обрадовавшись, он попытался поцеловать Миклухо-Маклая в губы.
— Мы к вам по делу, — насилу увернулся красивый гость.
— Мы?! — удивился Пржевальский. — Кого же вы привели с собою?.. Юного Агафангела Крымского? А может быть, пухлейшего Грум-Гржимайло?
Нетерпеливо он заглянул за колонну и обнаружил Любовь Яковлевну, по правилам этикета тотчас присевшую и представившуюся.
— Женщины, — заметно поскучнел генерал-майор, — очень назойливые и крайне неприятные существа, занимающиеся главным образом пересудами о всех знакомых и не знакомых им людях!.. Надеюсь, — как-то выправился он, — вы, сударыня, — единственное и отрадное исключение… Давайте же к столу, а вы, душечки, — Пржевальский поочередно шлепнул каждого из ластившихся к нему юношей, — пока искупайтесь в фонтане, папа скоро придет и посмотрит, какие вы чистенькие…
Любовь Яковлевна и впрямь была голодна. Постановив себе получше запомнить все для романа (выкинуть из содержания Пржевальского уже не представлялось возможным), она, тем не менее, поминутно отвлекалась на запахи, густые, насыщенные, струившиеся из кухни и не вполне ей знакомые.
— Иркутск — гадость ужасная, — меж тем занимал их прославленный завоеватель. — Азиаты — поголовно мошенники и пакостники. А если изволите — негодяи, свиньи, халатники. Мертвых не хоронят, сбрасывают на корм собакам… Китаец-минза при мне сожрал целиком свечу и мыло. Монгол ел сырые кишки и, представьте, мерзавца вытошнило, когда мы принялись за жареную утку…
Человеколюбивый и гуманистичный Миклухо-Маклай, морщась, ждал возможности вставить слово. Пржевальский не давал. Немало напугав Любовь Яковлевну, он принялся пищать, клекотать, блеять.
— Клушица! Японский ибис! Монгольский дзерен! Антилопа оронго! Лисица кярса!.. А так, — он издал звук могутный, трубный, страстный, — на заре кричит голубой козел куку-яман. Подлец, скажу вам, редкостный! В засуху, тварь, влезает на деревья и подчистую объедает листья! Взгляните на сукиного сына! — Схвативши за рога, хозяин дома приволок гостям вонючее бородатое чучело с глумливой черной мордой, темно-серой спиной и замшево-белым брюхом… — А это, — Пржевальский кинул на стол нечто, походившее на дикую кошку, — черный заяц Пржевальского… — перебежав, он шмякнул ладонью по набитому ватой крупу, — лошадь Пржевальского… здесь — волк Пржевальского… слон Пржевальского…
Двое накрашенных слуг в кокетливых кружевных передничках, жеманясь, внесли поднос, уставленный судками и кастрюльками. Хозяин выложил на тарелки аппетитные продолговатые кусочки.
— Языки яков, — объяснил он гостям. — Кушанье нежнейшее! А вот остальное мясо у них — ни к черту! Яков я только из-за языков стрелял. И еще — из-за хвостов. У меня весь матрац в хвостах! Перина сказочная! Такой ни у одного императора нет!.. — Тут же он подчерпывал соусником еще и еще. — Отведайте: филейчик бланжевого чекана… окорок антилопы аду, котлеты мускусные из кабарги… буда из вареного проса… Теперь запьем. — Расставив пиалы, Пржевальский наполнил их резко пахнувшей горячей мутной жидкостью. — Чай. По монгольскому рецепту. Запишите или запомните… Чайный кирпич размягчить в огне, накрошить в кипяток, добавить жареного проса, молока, жира и соли по вкусу. Разлить и пить… Пейте!.. Да, чуть не забыл… перед приготовлением котелок досуха вытирается конским навозом!..
Любовь Яковлевна и Николай Николаевич, не сговариваясь, выпрыснули напиток себе на колени.
— Какие мы брезгливые! — захохотал хозяин положения. — А в Азии, между прочим, в ладанках принято хранить кал далай-ламы. Считается — съешь его и будешь очищен!
— Где тут уборная?! — без обиняков спросила молодая женщина и тут же опрометью унеслась в указанном ей направлении.
