кулаки отца.
В общем, в жизни семилетнего Пети было совсем мало светлого и радостного. И поэтому грядущая поездка к морю стала для мальчика настоящим событием.
Море! Он никогда не видел его своими глазами, только на картинке. Из-за Любки к бабушке его не отправляли, да он и не особо рвался – если не знаешь чего-то, то и не скучаешь.
Бабушку Фросю Петя видел всего один раз в жизни – когда та приезжала навестить внучат. Мальчику тогда было два года, и лица бабули он не запомнил. А вот мягкие теплые руки, ласковый воркующий голос, рассказывающий ему на ночь сказку о репке, сладкий запах пирожков с жерделой (дикими абрикосами) запомнил.
И очень скучал, постоянно спрашивая маму: когда же снова баба Фрося приедет?
Но мама лишь тяжело вздыхала и отводила глаза – вряд ли баба Фрося вообще приедет, пока папа живет с ними. Не смогла пожилая женщина сдержаться, когда Никодим устроил очередной пьяный скандал с побоями, вмешалась, попыталась защитить дочку и внучат.
И получила свою порцию люлей.
А потом зять взашей выгнал ее из дома, проорав вслед, чтобы духу той больше здесь не было!
И не было. Бабушка Фрося зареклась гостить у дочери, а вот к себе в гости… звала. И ждала внучат, и любила, и жалела.
И очень обрадовалась, когда узнала, что к ней наконец приедут Надюша и Петечка. А Люба не приедет (эта новость вызвала радостное ликование кузенов и облегченный вздох старшего поколения).
Хотя хитрая девчонка, сообразив во время скандала, что наговорила лишнего, попыталась исправить ситуацию, подбежав к матери и умильно заглянув в глаза:
– Мамочка, прости, я не хотела! Я больше не буду! Я на самом деле очень-очень люблю Петечку, просто я разозлилась, вот и наговорила лишнего. Я поеду вместе с ним и Надечкой, буду помогать им!
– Тогда я не поеду, – угрюмо процедил Петя, исподлобья глядя на сестру. – Мам, не верь ей. Она все врет.
– И ничего не вру! – недобро зыркнула на него девочка, но тут же нацепила на лицо фальшивую улыбку: – Я тебя действительно люблю, ты же мой братик!
– Мам, я серьезно, – упрямо поджал губы мальчик. – Если Любка поедет к бабушке, я не поеду.
– Ну зачем ты так, Петюшка, – расстроенно покачала головой мать, – не надо отвечать на зло злом, обиду таить, надо…
– Да кто тебя спрашивать-то будет! – вмешалась Люба, решив, что мать на ее стороне. – Ты ж почти как чемодан – куда поставят, там и стоять будешь. И никуда на своих кривых ножках не убежишь, понял!
– Люба, ты никуда не едешь. – Голос матери вдруг стал таким холодным, словно кто-то заморозил ее горло.
– Но как же? – взвизгнула девочка. – Ты же сама сказала…
– Разговор окончен.
– И что мне, все лето торчать в поселке?!
– Я тебя в пионерский лагерь отправлю, на три смены.
– Не хочу!
– Да кто тебя спрашивать-то будет! – насмешливо повторил Петя слова сестры.
– Чтоб ты сдох!
Глава 8
В деревню их с сестрой отвезла мать, она взяла на работе три дня отгула.
Люба, накануне отправленная в пионерский лагерь, от всей души пожелала братику утонуть или шею сломать и отбыла, переполненная злобой и ненавистью.
Отец, пребывая в очередной алкогольной коме, отъезда жены и детей не заметил. Что, собственно, только обрадовало Прасковью – Никодим вряд ли согласился бы с решением жены отправить Любочку в не самый лучший пионерлагерь (куда дали бесплатные путевки, туда и поехала – «Орленков» и «Артеков» на всех не хватит), а Надьку с Петькой – к морю.
Как это так – его любимая дочура будет пыль глотать в степи, а эти двое – наслаждаться свежим чистым морским воздухом?!
Что? На территории пионерского лагеря высажено много деревьев, так что никакой пыли там нет и воздух вполне чистый и свежий? А невкусная еда? А обязательная дисциплина? А все эти мероприятия дурацкие, которые его Любочка и в школе терпеть не могла?
Почему она должна мучиться почти все лето, в то время как эти двое будут жрать бабушкины вкусняшки и бегать там, где захочется, а не где велят?
Все это Никодим высказал жене после того, как на неделю вышел из комы. И подкрепил свое возмущение увесистыми аргументами в виде тумаков. И даже собирался поехать в лагерь и забрать оттуда Любочку, чтобы лично отвезти к морю.
Но, как любила говорить бабушка Фрося: «Кабы на бабу не др… (гм… диарея, в общем), она бы за море ушла».
Так и Никодим. Только у него другая причина несовпадения жизненных целей и возможностей получилась. Та, что вот уже несколько лет как получалась.
Запой.
Ушел Никодим в очередное крутое пике и почти не выходил из него. Печень, судя по всему, у мужика была стальная.
А Петя впервые в жизни почувствовал, что такое нормальная жизнь. Без злобы, без страха, без боли. Когда тебя любят, и никто не смотрит на тебя с отвращением, никто не дразнит, а наоборот – защищают.
Все три кузена, Ванька, Сенька и Сашка, грудью вставали на защиту братишки, когда в первые после приезда дни кто-то из деревенской детворы пытался дразнить скособоченного мальчика. Они сразу приняли Надю и Петю в свою компанию, и брали теперь их во все свои походы и вылазки.
Поначалу Петя боялся, что братья перестанут с ним водиться, как только увидят, как медленно он передвигается. И бегать совсем не умеет. И в войнушку он не игрок…
Но кузены словно не замечали неуклюжих движений мальчика, все трое теперь не носились с гиканьем по деревне, поднимая тучи пыли, а ходили медленно, со скоростью ковыляющего Петьки.
А где-то через неделю дядя Яша, мамин брат, после завтрака – вкуснющие пышные лепешки с медом! – подошел к Пете и, пряча ласковую улыбку под густыми усами пшеничного цвета, прогудел:
– Ну что, племяш, иди, принимай транспорт.
– К-какой транспорт? – От волнения Петя даже начал заикаться.
Он, не привыкший к отцовской ласке, каждое доброе слово дяди Яши воспринимал как подарок. А тут не просто слово – дядька что-то хочет подарить!
– Гужевой! – рассмеялся дядя Петя и кивнул на сыновей: – А лошадками вот эта троица будет.
– Как это?
– Ты не спрашивай, ты сам посмотри.
Торопясь, Петя так неуклюже слез с покрытой домотканой подстилкой лавки, что не удержался на сведенных вечной судорогой ногах и упал, больно ударившись об угол лавки.
– Осторожнее, внучек! – всполошилась баба Фрося, поднимая мальчика и прижимая его тощее тельце к мягкой теплой груди. – Ну-ка, покажи лобик! Ох ты, шишака какая будет! Но ничего, я сейчас полечу, и все пройдет!
И бабушка нежно поцеловала пульсирующий болью лоб. Раз, другой, третий…
Петя, не привыкший к такой ласке – мама очень любила его, но вот на ласку была бедна, вечные заботы и тяготы вытравили из души привычные проявления материнской любви, – вдруг почувствовал, как свитый в груди комок злости, обиды, горькой ненависти вдруг ослаб, выпуская на волю слезы.
Мальчик вздрогнул, изо всех силенок прижался к бабуле, уткнувшись носом в пахнущую молоком и солнцем морщинистую шею, и горько заплакал.
– Что ты, что ты! – Баба Фрося гладила сотрясающуюся от рыданий худенькую спинку внука и, присев на лавку, начала укачивать его, ласково приговаривая: – Так больно, да? Мое ты золотце! У собачки боли, у
