– Я объясняю очень просто: это судьба.
– Кто же, по-вашему, помог ей осуществиться?
– Сударыня, – устало улыбнулся адвокат, – я не следователь и не сыщик… Но лично я полагаю, тут замешаны низы общества. Ничто иное просто не приходит мне в голову.
– Хм, любопытная версия… – Баронесса поднялась с места. – Благодарю вас, Георгий Иванович, и прошу извинить, что отняла у вас столько времени.
Она вышла, оставив на столике свой веер. Однако дойдя до первого этажа, сделала вид, будто ищет что-то в своей сумочке, и вернулась.
– Кажется, я забыла в гостиной веер, – с лучезарной улыбкой сообщила Амалия слуге, который открыл ей дверь.
– Я принесу его вам, сударыня, – отвечал тот.
– Нет-нет, не трудитесь, я сама, – быстро возразила баронесса и, пройдя мимо слуги, который не посмел ее задержать, вернулась в гостиную.
Урусов был не один, хотя Амалия могла поклясться, что к нему никто не входил: на лестнице, когда она шла вниз, ей никто не встретился. Рядом с низеньким адвокатом, нежно держа его за руки, стояла дама и, смеясь, говорила:
– Разве я не обещала тебе, что все будет так, как я хочу? А ты придаешь значение таким глупостям!
Тут Георгий Иванович поднял голову, увидел вошедшую и оторопел. Баронесса тоже немного опешила: только что перед ней был счастливый любовник, а остался лишь сконфуженный, застигнутый врасплох бородатый плюгавец.
Что касается дамы, стоявшей к двери спиной, то Амалия не видела ее лица. Но заметила, что та темноволоса и на полголовы выше Урусова. А вдобавок безошибочно узнала исходящую от нее волну «Корриды».
– Ах, я такая неловкая! – воскликнула баронесса. – Я забыла у вас веер! Простите великодушно, Георгий Иванович…
Она забрала свой веер, еще раз попрощалась с адвокатом, который, оправившись, объявил, что всегда рад ее визитам, и удалилась из гостиной.
Не особенно надеясь на удачу, Амалия, сев в автомобиль, велела шоферу ехать на бульвар Османа. Ей, однако, повезло: мадемуазель Корнелли была дома и сразу же согласилась принять посетительницу.
Елизавете Корнелли было двадцать четыре года. С точки зрения баронессы, та не блистала красотой, а талантом обладала разве что чуть выше среднего. С точки же зрения обывателей, которые постоянно видели портреты балерины в иллюстрированных журналах, Корнелли была звездой, а значит, красивой и талантливой.
Вблизи она действительно не производила особого впечатления – лицо с мелкими чертами оживляли лишь большие карие глаза, в углу рта красовалась маленькая родинка. Бесспорно красива была лишь шея – тонкая, изящная, лебединая, как писали рецензенты. Темные волосы Елизаветы были убраны в небрежную прическу, но Амалия, которая кое-что смыслила в небрежности, понимала, что та наверняка стоила парикмахеру больших трудов. И хотя балерина вышла к ней почти не накрашенной, от зоркого взгляда гостьи не укрылось количество роскошных украшений, которые надела на себя хозяйка. На сцене воздушная мадемуазель Корнелли в самом деле напоминала стрекозу или, быть может, бабочку, но сейчас, в темном платье, которое ее старило, со всеми этими тяжелыми браслетами на руках и с бриллиантовым ожерельем на шее, вызывала скорее в памяти образ какой-нибудь дочери ростовщика или разбогатевшего купца.
– Вы, конечно, слышали об убийстве графа Ковалевского, – утвердительно произнесла баронесса.
Елизавета шевельнула бровью и едва заметно поморщилась. «Нет, – подумала Амалия, пристально наблюдавшая за ней, – даже если между нею и графом что-то и было, она никогда его не любила».
– Да, весьма прискорбное происшествие, – сказала балерина.
Голос у нее оказался тусклый и неприятный и еще больше восстановил Амалию против собеседницы.
– Накануне гибели граф был в автомобильном клубе, и там с ним повздорил мой сын. – Баронесса заметила, как блеснули глаза Елизаветы. – В пылу ссоры он пообещал убить графа. Сами понимаете, как выглядит такое заявление в связи с последовавшими затем событиями. Полиция уже допрашивала Михаила, но тот упорно не хочет говорить, где находился во вторник после того, как оставил клуб, и до четверти третьего ночи.
Елизавета подняла голову.
– Да, я знаю, что они поссорились. И я понимаю ваше волнение. Но вам не о чем беспокоиться: в то самое время ваш сын был у меня.
Хотя балерина произнесла эти слова совершенно ровным тоном и в лице ее не дрогнул ни один мускул, Амалия ей не поверила. Не поверила, и все.
– И вы готовы подтвердить полиции…
– Меня уже допрашивали, – сказала Корнелли спокойно. – Со мной говорил комиссар со смешной фамилией… Папийон[6], да? И я сказала ему то же, что и вам. Ваш сын никого не убивал.
– Кто-нибудь видел, как он приходил к вам? Наверняка комиссару захочется проверить его алиби.
– Да, дверь ему открывала моя горничная Настя, которая подтвердила полицейскому, что видела его.
– А консьерж внизу тоже видел Михаила?
– Разумеется. Ведь было уже поздно, и консьержу пришлось отвечать на звонок.
Получается, все устроилось наилучшим образом. Три свидетеля – это уже несокрушимое алиби. Но Амалия посмотрела на лицо балерины и снова почувствовала, что не верит ни единому ее слову. Разве не было у той возможности подкупить девушку и консьержа, чтобы спасти любовника? Но раз так… раз так…
– Вы знали графа Ковалевского, – начала Амалия. – Скажите, Павел Сергеевич не упоминал, что ему кто-то угрожает или что он кого-нибудь опасается?
Елизавета покачала головой.
– Скорее уж граф сам мог представлять опасность для других, поскольку был довольно сложным человеком.
– Значит, вот какое впечатление он на вас производил…
– Какое это имеет значение сейчас? – сверкнула глазами Елизавета.
– Большое, если мы хотим понять, кто его убил. Полиция не удовольствуется тем, что у Миши есть алиби. Ей нужно не только алиби установить, а главное – преступника отыскать. Только когда найдут убийцу, моего сына окончательно оставят в покое.
Елизавета вздохнула, ее плечи поникли.
– Может быть, вы и правы. Но я не могу представить, чтобы преступление совершил кто-то из тех, кого я знаю. – Балерина беспомощно развела изящными руками, ее браслеты скользнули от запястья к локтю. – Как это пишут в книгах… Должен быть мотив, да? Ищи, кому выгодно? Однако мне понятно, кто мог выиграть от убийства графа. Разве только какой-нибудь бандит.
– И все-таки?
– Вы имеете в виду деньги графа, наследство? Не думаю, чтобы он много оставил. Представить в качестве преступника его брата совершенно невозможно, Анатоль даже по лестнице подняться без посторонней помощи не может. Бывшая жена? Супруги давно расстались. Какие-то личные счеты? Но господин Ковалевский ни с кем не был в ссоре… а если и был, все это пустяки.
– Вы знаете маркиза де Монкура? Он проиграл графу пятьдесят тысяч франков. Кроме того, живет на той же улице.
– Нет, только не маркиз, – с некоторым сожалением констатировала балерина. – Жюль де Монкур – большой запуганный ребенок, не способный на такое. Знаете, чем больше я думаю о страшной смерти месье Ковалевского, тем больше верю, что в ту ночь в дом проник совершенно посторонний человек.
…Тот, о котором говорили дамы в эти минуты – совершенно посторонний, как уверяла Елизавета, человек, – только что миновал заставу Пасси и вскоре оказался в Булонском лесу. Причиной его движения
