Ты об этом подумала?
– Я не…
– Ну да, ну да. Ты только сказала Филиппу, где что лежит, и передала ему ключ.
– Неправда! Неправда, слышите? Да, он хотел, чтобы я помогла ему… Но я отказалась!
В глазах девушки появились злые слезы, лицо раскраснелось, и, по правде говоря, теперь ни один человек на свете не смог бы представить себе ее образ на праздничной открытке.
– А теперь давай разберемся поподробнее. Лангле, Фурко и Декурсель – твоих рук дело?
– Даже если так? – воинственно бросила Соланж. – Но у графа мы ничего не брали!
В запальчивости девушка даже не заметила, что выдала с головой и себя, и своего сообщника.
– Почему я должен тебе верить? После того как братец Филипп с твоей помощью обчистил тех, у кого ты работала раньше…
– Это другое дело.
– Почему?
– Я бы не дала ему и пальцем тронуть графа Ковалевского. Я бы не позволила.
– Почему?
– Потому что он всегда относился ко мне как к человеку. Впрочем, господин граф ко всем слугам хорошо относился.
– А говорят, у него был невыносимый характер.
– Кто говорит? Бывшая жена? Ее родственники всю жизнь попрекали его, что он женился на ее деньгах. Как же еще граф должен был относиться к ней?
Ух ты, какие интересные штришки известны мамзели с двойной фамилией… Интересно, что еще она знает?
– А что ты можешь сказать о его брате?
– О месье Анатоле? Очень капризный. Даже скандалист. Полагал, что болезнь дает ему право вести себя, не стесняясь. Постоянно попрекал господина графа, что тот здоров, а он болен. Все время обещал умереть, но никак не торопился выполнить свое обещание. Изводил меня и остальных слуг. Все ему всегда не нравилось… Хотите знать правду? Господин граф был ангелом, что терпел этого типа в своем доме!
Однако, как интересно она расписывает своего хозяина, мелькает в голове у Папийона. Уж не была ли девица часом в него влюблена?
– Почему в таком случае господин граф не снял для брата отдельное жилье?
– Хотел, но Анатоль устроил жуткую сцену. Кричал, что от него все хотят избавиться, что брат только и ждет его смерти. Я же вам говорю, он скандалист. Ему обязательно нужно было прицепиться к кому-нибудь, чтобы все время устраивать сцены, а если бы Анатоль жил отдельно, закатывать их было бы некому. У него имелся слуга, который давно ему служил, так вот тот в конце концов не выдержал и уволился.
– А месье Анатоль серьезно болен?
– Сам месье Анатоль всегда уверял, что ему недолго осталось. Господин граф приглашал к нему лучших врачей, и зиму его брат обычно проводил в Ницце. Но знаете, что я вам скажу? У месье Лангле тоже была родственница, больная чахоткой, кузина, которая много жертвовала церквям и уверяла, что вот-вот отдаст богу душу. А кончилось тем, что она пережила двух своих мужей, похоронила бы и третьего, но погибла в катастрофе на железной дороге.
– По-твоему, месье Анатоль не столь серьезно болен, как считается?
– Ну, врачи-то в один голос говорили, мол, непонятно, как он до сих пор держится. Но если человек настолько болен, откуда тогда у него силы со всеми ругаться и ссориться?
Комиссар в смущении почесал нос.
– Ладно, забудем пока о месье Анатоле. Поговорим-ка лучше о графе Ковалевском. У него были враги?
– Такие, чтобы убить, – нет, насколько мне известно.
– Может быть, жена, с которой у него были сложности?
– Она? Ха! Если бы граф попросил у нее палец, она отдала бы руку, не задумываясь.
– Да ну? Ковалевский настолько нравился женщинам?
Соланж мрачно глянула на комиссара, кусая губы.
– Хозяин выбирал таких, которые не умели его ценить. Вот в чем была его ошибка.
– А конкретнее?
– Ему нравилась балерина Корнелли. Но я помню, как дамочка на него смотрела. Как на столб! Ее интересовали только его деньги и подарки, которые он ей делал.
– Кого еще ты видела?
– Я знала только двух: балерину и мадам Туманову. Последняя держала его крепко. То есть она так думала. – Соланж сжала губы.
– Что было потом?
– Мадам разбила ему сердце, как пишется в романах. А вот в жизни все выглядит вовсе не так возвышенно.
– С чего ты взяла, что она разбила ему сердце?
– Я видела, как господин граф плакал. Это было ужасно! Никогда не думала, что мужчина может плакать. Ему приходилось очень нелегко временами, но он всегда все выносил с улыбкой. А тут…
– Для их разрыва была какая-нибудь конкретная причина?
– Туманова его не любила. Какая еще причина вам нужна?
– А ты, значит, графа утешила?
Серые глаза Соланж потемнели.
– Вас это не касается, – отрезала девица.
– А все-таки? – вкрадчиво спросил комиссар.
– Я ему была не нужна, – устало ответила Соланж. – Просто так получилось. И знаете что? Я ни капли ни о чем не жалею. Господин граф не обманывал меня, ничего мне не обещал, я у него ничего не просила…
В кабинете наступила тишина. Мадемуазель Бонту, глядя перед собой, машинально разглаживала несуществующую складку на юбке.
– Но Филипп настаивал, что вы должны продолжить ваше дело? Так? – наконец нарушил молчание полицейский.
Соланж вздохнула. Плечи ее поникли.
– Все-то вы знаете… Да. Брат хотел, чтобы я сделала дубликат ключа от черного хода, выспрашивал у меня, где что лежит. Но я сразу же дала ему понять, что это бесполезно.
– Ну, наверняка не сразу, – усмехнулся Папийон. – Устраиваясь на работу к графу, ты думала, что все будет так же, как и с остальными. И только потом решила, что не позволишь брату ограбить графа. Так?
– Как хотите. Не буду спорить.
По выражению лица девушки Папийон понял, что прав.
– Филиппу это не понравилось?
– Он был в ярости.
– Ты успела принести ему дубликат ключа?
– Я не делала никакого дубликата. Ясно?
– И что, Филипп смирился с тем, что на сей раз добычи не будет?
– Ну, я сказала ему, что граф разорен. Филипп мне не поверил, а потом узнал от других слуг, что граф готовится переехать в жилье поменьше, что его дела и в самом деле плачевны. А вскоре хозяин рассчитал нас. Я была согласна остаться за половину того, что он мне платил, но граф улыбнулся и сказал, что идет на дно и не хочет, чтобы я тонула с ним вместе. Добавил, что я достойна куда лучшего места. Он мне часы подарил… Неужели вы думаете, что после этого я стала бы его грабить?
Комиссар снова усмехнулся:
– Ограбили же вы пожилую мадам Фурко, которая еле ходит…
– О да! – криво улыбнулась Соланж побелевшими губами. – Такая добрая старушка… Она делала колобки для бродячих животных из остатков фарша и битого стекла, разбрасывала их, а потом наблюдала,
