единственному сыну двадцать лет, муж работает на лесосеке. Месье Гарро — один из лучших лесорубов в Валь-Жальбере. Король бумаги лично выразил ему признательность, когда три года назад приезжал на фабрику.
— «Король бумаги», — повторила настоятельница. — Вы говорите о добрейшем месье Дюбюке, которому мы так многим обязаны?
— Конечно, о нем, — обрадованно подтвердил кюре. — Если бы он не выкупил акции компании, фабрику закрыли бы. Это было бы большое несчастье для рабочих, которые поселились в поселке. А ведь я подбирал их лично, руководствуясь золотым правилом Валь-Жальбера: «Никаких пьяниц и богохульников!» Ведь с неумеренным пристрастием к спиртному непросто бороться…
Беседа продолжилась за кофе, к которому сестра-хозяйка подала хрустящие лепешки. Сестра Викторианна проверяла запасы продуктов, не упуская ни слова из разговора. Кюре заговорил о войне в Европе и высказал опасение, что военные действия могут распространиться на весь мир.
— Наш премьер-министр, сэр Робер Лэр Борден, поддерживает Францию. Тысячи канадских мужчин уехали на фронт, и это еще не конец.
Мать-настоятельница глубоко вздохнула.
— А здесь у нас все спокойно. Начинается зима, и мы реже будем получать новости. Живя в мирной стране, тяжело представить жестокую реальность сражений. Мы с сестрами часто молимся за наших солдат. Но скажите, отче, эта мадам Гарро, о которой вы упомянули, согласится ли она взять на воспитание такого маленького ребенка, да еще бесплатно? Где она живет?
Виду кюре был удивленный. Стало очевидно, что все мысли монахини занимает крошка- подкидыш.
— Мадам Гарро живет рядом с фабрикой, в одном из первых домов, построенных на площади. Летом вы лучше узнаете поселок. У супругов Гарро замечательный огород. Еще у них две коровы, и они продают молоко в универсальном магазине.
— Мы подумаем об этом после окончания карантина, — сказала мать-настоятельница. — А пока, отче, не могли бы вы попросить у местных женщин собрать игрушки, которые не нужны их детям? Малышке нечем играть. Кстати, хотите взглянуть на нее?
— Охотно! — воскликнул кюре.
Сестра Аполлония сделала знак сестре-хозяйке. Та ненадолго вышла и вернулась с разрумянившейся сестрой Марией Магдалиной, которая несла на руках девочку.
Какое-то время священник молча рассматривал малышку.
— Какая симпатичная девчушка, — проговорил он наконец. — Слава тебе, Господи, это была не оспа!
Кюре Бордеро встал и ласково потрепал девочку по щечке. Та спрятала лицо на плече у сестры Марии Магдалины, которая тотчас же поцеловала ее в лобик.
— Что ж, мне пора. Можете быть покойны, у добрых жителей Валь-Жальбера найдется чем позабавить вашу подопечную.
Настоятельница проводила гостя до дверей. Сняв с вешалки тяжелую накидку из сукна, кюре многозначительно посмотрел на сестру Аполлонию.
— Матушка, я не ошибусь, если скажу, что сестра Мария Магдалина слишком впечатлительна? Мне показалось, что ее переполняет не слишком уместная радость, когда она держит на руках этого ребенка. Я понимаю, что в своем служении вы часто сталкиваетесь с несчастными и обездоленными, не исключая детей-сирот. Их нужно жалеть, о них нужно заботиться, но… спокойнее, без избытка чувств.
— Вы совершенно правы, отче, — согласилась настоятельница. — Я постараюсь обуздать юношескую пылкость нашей сестры Марии Магдалины.
Кюре нахлобучил на лысую голову шапку и закутался в накидку. Стоило ему приоткрыть створку двери, как резкий ледяной ветер ворвался в дом. Монахиня невольно сделала шаг назад, в тепло, и, кивнув в знак прощания, с облегчением закрыла за священником дверь.
Слова отца Бордеро не пришлись ей по душе. Сверху донеслись удивленные возгласы и звонкий смех. На лестнице появилась сестра Викторианна.
— Матушка, скорее поднимайтесь! Мари-Эрмин сделала два шага! Мы с сестрой Марией Магдалиной держали ее за ручки. Малышка даже топнула ножкой!
— Спокойствие, сестра Викторианна! — приказала настоятельница. — Это никакое не чудо. Нужно создать хотя бы видимость дисциплины! Монастырь — не место для криков и смеха.
Сестра Аполлония не торопясь поднялась по лестнице. Сестра-хозяйка исчезла, но из кухни доносился шепот.
«Угодна ли Господу строгость, к которой меня призывает святой отец? — спросила себя сестра Аполлония. — Благопристойность — да, но разве это хорошо — лишать сестер моментов радости?»
Войдя в комнату, она увидела Мари-Эрмин, стоящую на своих ножках. Малышка держалась за стул и улыбалась ей, показывая свои крохотные зубки.
«Спаситель, сколько в ней невинности! — подумала она. — “Пустите детей приходить ко Мне и не препятствуйте им, ибо таковых есть Царствие Божие!”[16]'
Слова из Евангелия сами собой пришли на ум. Увидев сконфуженные лица окруживших девочку сестер, настоятельница вздохнула.
— Когда к нам приходит отец Бордеро, прошу вас, будьте сдержаннее, сестра Мария Магдалина. Это и вас касается, сестра Викторианна.
Пожилая монахиня удалилась з свою комнату, чтобы помолиться. Головная боль молотом стучала в виски.
«Эта боль — предвестник метели!» — подумала она.
Элизабет Маруа стояла у окна в кухне. Ее муж, зажав трубку в уголке рта, покачивался в кресле- качалке. У Жозефа были свои привычки. Когда ему выпадало работать в ночь, он любил часть дня провести в приятном безделье, предварительно плотно позавтракав. А потом с полудня и до семи вечера он спал.
Молодая женщина следила глазами за темным силуэтом идущего по улице человека. Нахмурив брови, она прижалась носом к стеклу.
— Сдается мне, что это кюре, Жозеф, — тихо сказала она. — И идет он от школы. Да, это он. И направляется к нашему дому.
Жозеф выпустил длинную струю дыма. Прыжком вскочил на ноги и направился к двери, на ходу подхватив меховую куртку.
— Останься, Бетти! — мягко приказал он жене.
Жозеф вышел. Элизабет прислушалась. Муж и кюре разговаривали прямо на пороге, под козырьком.
— Здравствуйте, отче! Сегодня Господь послал нам первую настоящую метель, — объявил Жозеф.
— Ну, бояться-то нам нечего, — добродушно ответствовал священник. — Мало ли мы их пережили! Друг мой, я пришел к вам с просьбой. Не осталось ли в вашем доме ненужных игрушек для маленькой девочки, которую приютили у себя сестры?
Рабочий задумался. Потом покачал головой.
— Святой отец, к сожалению, у нашего Симона одна-единственная игрушка — лошадка, которую я своими руками вырезал из кленового полена. Вы меня поймете, если я скажу, что не хотел бы отдавать ее в чужие руки.
Элизабет поджала губы. Она вспомнила о разноцветном шарике, внутри которого перекатывался бубенчик. Сын давно потерял интерес к этой игрушке.
«Жозефу не хватает милосердия, — сказала она себе. — Этой малышке тоже хочется играть!»
Она поплотнее закуталась в шаль и открыла окошко. Холод моментально наполнил комнату.
— Жозеф, ты забыл о красно-зеленой погремушке! — крикнула она. — Симон с ней давно не играет. Она в детской. Я могу сходить и принести!
— Бетти, вспомни, эта погремушка давно сломалась, — вздохнул муж. — Закрой окно, не выстуживай дом.
