— Почему вы так говорите? Вы ничего обо мне не знаете.
— Нет, но догадываюсь. У вас такой приятный аристократичный голос. Вы поете, мисс Райкрофт?
— Только в церкви.
— Вы ходите в церковь?
— Время от времени. Не очень часто.
Он, присвистнув, усмехнулся.
— Вы слишком хороши, чтобы быть реальной. И к какой же церкви вы принадлежите? Римско- католической, из-за буржуазных угрызений совести, или англиканской, потому что вам нравятся слова и музыка?
— Англиканской, — резко ответила она. — Да, мне нравятся слова и музыка. Это так ужасно?
— Думаю, любая религия — опиум для народа, однако мы можем обсудить это как-нибудь в другой раз. К тому же в свое время я любил хорошие гимны. — Он примирительно кивнул головой. — Просто в последние пару дней я плоховато спал. А от этого у меня портится настроение.
Она ощутила сочувствие:
— После бессонной ночи все вокруг ужасно раздражает, да?
— О, вы меня понимаете!
Он с ней флиртовал — странным образом, немного поддразнивая, но все равно флиртовал; от этой мысли настроение у Ребекки немедленно начало подниматься.
— Что вы пьете? — поинтересовался Гаррисон.
— Пиво.
— У меня есть кое-что получше.
Из кармана шинели он вынул ополовиненную бутылку джина и щедро плеснул ей в кружку.
— Боюсь, ни лимона, ни льда у меня нет. Это не слишком нецивилизованно для вас, миссис Райкрофт?
— Ничего страшного, спасибо. Откуда вы знаете Тоби?
— О, знакомство на вечеринке, вопрос номер три. Мы что, пропускаем происхождение и род занятий?
— Нет, если вас это смущает. Вы не из Лондона, не так ли?
— Я родился в Лидсе. А вы?
— В Оксфордшире.
— Старые добрые «ближние графства».[2] Я работаю в инженерной компании. Официально в должности управляющего, но на самом деле я просто успешный торговый агент. Работа не ахти какая, но на жизнь хватает. Мы с Тоби познакомились в пабе. Я играл на пианино, и он попросил подобрать одну мелодию. А что насчет вас, миссис Райкрофт? — Он изобразил великосветский прононс:
— Как давно вы знакомы с хозяином праздника?
— Восемнадцать лет. Мы вместе учились в колледже.
Чуть дольше, чем продлился ее брак с Майло. Так много лет, но вдруг это время съежилось и исчезло, как будто ничего значительного в эти годы и не произошло. Радость, ненадолго посетившая ее, лопнула, словно воздушный шарик, и Ребекка чуть не расплакалась.
— Ваш муж, — сказал Гаррисон Грей, — счастливчик мистер Райкрофт, он здесь?
— Нет.
— Что ж, не могу сказать, чтобы его мне не хватало.
— Я тоже.
Он улыбнулся, потом чокнулся с ней.
— Тогда за здоровье!
— Как вы догадались, что это я? — спросила она. — Как вы узнали, что именно со мной разговаривали по телефону?
— Это было несложно. Вы здорово выделяетесь из здешней компании.
Как Ребекка успела заметить, наряд Артемис Тейлор был более типичным для женской половины гостей, нежели ее твидовая юбка, шелковая блузка и туфли на каблуках.
— К тому же я поинтересовался у Тоби, придете ли вы, — добавил он. — Я вас ждал. Можно сказать, возлагал большие надежды.
— Тогда мне жаль, что я вас разочаровала.
— Разочаровали?
— Ну да… аристократичный голос… походы в церковь.
— Вообще-то, вы ничуть меня не разочаровали. — Он улыбнулся, оскалив зубы. — На самом деле, вы опасно близки к идеалу.
Позднее тем вечером один абажур из фиолетовой бумаги внезапно загорелся, и все бросились срывать его с лампочки и затаптывать ногами огонь. Ребекка помнила, что стояла у пианино, и Гаррисон Грей пел «Ты у меня под кожей». Потом они танцевали. Гаррисон все еще был в шинели. Долговязый, неуклюжий, он оказался никудышным танцором, но в танце крепко прижимал ее к себе, а когда музыка закончилась, взял ее руку и поцеловал.
— Мне пора идти, — объявил он. — Очень приятно было с вами познакомиться, миссис Райкрофт. Постараюсь при случае вам позвонить.
Он явно ожидал от нее какого-то ответа, однако удовольствие, которое она испытывала, танцуя, уже покинуло ее, поэтому Ребекка выдавила из себя только:
— Да-да, до свидания.
Вскоре после ухода Гаррисона начали расходиться и остальные гости, так что в конце они остались втроем: Ребекка, Тоби и Артемис. И тут Ребекка начала плакать. Слезы брызнули у нее из глаз и побежали по щекам, словно суп, переливающийся через края кастрюли. Тоби воскликнул: «Боже, Ребекка», а потом «Прошу, дорогая, не плачь» и «Это Майло виноват, да?» — но она продолжала рыдать. Ребекка даже не заметила, как мисс Тейлор тактично покинула студию, оставив их наедине; потом Тоби приготовил ей чай и дал таблетку аспирина. Она отпила чай, проглотила аспирин, и тогда он сказал: «Ну давай же, расскажи все дядюшке Тоби».
И она рассказала. Конечно, не все — Ребекка ни словом не упомянула о Тессе Николсон, о ребенке и о телефонном звонке, потому что эти вещи не могла доверить никому. Однако она поведала Тоби о неверности Майло, а он в ответ бросил: «Подонок» и «Без него тебе будет только лучше», — однако это ее почему-то нисколько не обрадовало.
Носовой платок, который дал ей Тоби, превратился у нее в руке в мокрый комок. Ее браку пришел конец, но она не знала, что теперь делать со своей жизнью, которая без Майло утратила всякий смысл. Ребекка не представляла, чем занять свои дни. Ей не нравилось сидеть одной в этом ужасном отеле. Не нравилось, как девушка за стойкой смотрит на нее, не нравилось, что официант, видя, что она пришла одна, сажает ее за самый маленький столик в самом темном уголке ресторана.
Она перестала плакать. Постепенно опьянение отступало.
Тоби сказал:
— Ты хочешь вернуться к Майло?
— Нет. — Они сидели бок о бок на диване посреди следов былого веселья: грязных тарелок, бокалов и клочков обгоревшей бумаги. — Теперь я понимаю, что все было кончено много лет назад, — жалобно произнесла она, — а я этого просто не замечала. И теперь я не знаю, что мне делать.
— Я не понимаю, зачем тебе вообще что-то
— Слава богу, нет. Майло в этом смысле всегда был щедр. У него много недостатков, но скупость не входит в их число. — Они пользовались общим банковским счетом; Ребекка подумала, что после развода счет придется разделить — еще один нелегкий шаг, который им предстояло совершить.
— Тогда почему бы тебе просто не жить в свое удовольствие? Почему не подождать и не посмотреть, что предложит тебе жизнь? — Тоби улыбнулся. — Я вот никогда ничего не планирую. Живу себе день за
