— Я до гробовой доски буду помнить все то, что вы для меня сделали, — клялся затем Виктор Курбатову в самый разгар вечера. — Никто и никогда, даже сам барон фон Тирбах, не сделал для меня больше, чем сделали вы, ротмистр. Да, теперь я такой же дворянин, как и вы, но у вас не будет слуги преданнее.
— Товарища по оружию, барон, товарища по оружию.
Обходя строй, Курбатов задержался возле фон Тирбаха даже чуть дольше, чем возле Реутова. Глаза Виктора и сейчас все еще излучали признательность. Об опасностях, которые подстерегают его во время рейда, он, казалось, совсем не думал. Все то, о чем он так долго и скрытно мечтал, — сбылось: он — офицер, причем сразу, минуя, прапорщика, получил чин подпоручика; а еще он — барон фон Тирбах, богатый наследник. Все остальное, что с ним происходило до сих пор и что может произойти через час- другой, никакого значения для него уже не имело.
— У вас еще есть возможность отказаться от участия в рейде, подпоручик фон Тирбах.
Остальные офицеры решили, что особое внимание к Тирбаху продиктовано возрастом этого самого молодого в группе маньчжурского стрелка. Просто никто из них не знал истинной цели их «великого похода», а то бы они истолковали обращение Курбатова совсем по-иному. А некоторые даже задались бы вопросом: почему в качестве спутника, причем одного-единственного, с которым Курбатов намеревался достичь Берлина, ротмистр избрал именно этого мальчишку?
— Простите, господин ротмистр, я искренне рад возможности участвовать в этом рейде, — щелкнул каблуками подпоручик.
— Ответ истинного офицера. Надеюсь, остальные господа офицеры тоже не желают оставлять этот строй? Маньчжурские стрелки, я прав?
— Так точно! — дружно откликнулась шеренга диверсантов.
— Тогда слушай меня! Там, за теми холмами, — русская, наша с вами, земля. И никакая граница, никакая пограничная стража не может помешать нам ступить на нее. Мы должны пронестись по ней, как тайфун. Чтобы везде, где мы прошли, народ понял: большевизму в России приходит конец. В то же время мы должны помнить, что там, за границей, — русский народ, поэтому без нужды ни стрелять, ни зверствовать, ни грабить. Конечно, война есть война, и мы с вами не ангелы…
— Это уж точно, — поддержал его подполковник Реутов, которому больше всех пришлось бродить тылами, причем не только русскими.
— … Но там, где есть возможность продемонстрировать свое великодушие, демонстрируйте его, помня о чести и достоинстве офицера.
— Постараюсь, господин ротмистр.
— И еще. Все, кто встал в этот строй маньчжурских стрелков, должны отдавать себе отчет в том, что мы с вами — смертники. Поэтому все страхи оставьте здесь, на Черном Холме; туда мы должны идти так, как идут в последнюю штыковую атаку: гордо, под полковыми знаменами, помня о том, что наш рейд неминуемо войдет в истории этой войны, этого народа, этой цивилизации.
14
— Выстрелы прозвучали в ту минуту, когда группа почти достигла перевала. До седловины оставалось всего метров двадцать, но их нужно было пройти по совершенно открытой местности, а уже рассвело.
У места, избранного Радчуком для перехода границы, ночью обнаружилась засада, и Курбатов вынужден был вести группу по запасной тропе, пробираясь под колючей проволокой, рискуя подорваться на минах. Однако иного решения не было. Ротмистр не мог допустить, чтобы шлейф погони тянулся за ним от самой границы.
Впрочем, им и так повезло, что проводник, который и в самом деле оказался прекрасным пластуном, сумел обнаружить засаду. Иначе большая часть группы могла бы навечно остаться еще на кордоне.
— Конецкий, — вполголоса подозвал к себе поручика Курбатов. Они отдыхали, сидя под стволами низкорослых, почти карликовых сосен, и Конецкий оказался к нему ближе всех.
— Слушаю, ротмистр, — перекатился тот по влажной каменистой осыпи.
— Спуститесь метров на двадцать вниз, к проходу между каменными столбами. Ровно на полчаса, позиция там первоклассная, обойти ее почти невозможно. Ждем вас у восточной окраины станицы Зельской. Судя по карте, там должны быть руины монастыря.
— Не хлопочите, ротмистр, вряд ли мне суждено дойти туда, — обиженно процедил поручик, наклоняясь к Курбатову. Он был явно недоволен, что выбор пал именно на него. Но он также прекрасно понимал, что на кого-то же этот выбор должен был пасть и что подобное замечание — единственная форма возмущения, которую может себе позволить.
— Еще недавно вы убеждали, что идете в мою группу как самоубийца, то есть человек, попрощавшийся с жизнью. Не отрицаете?
— Нет смысла.
— Что в таком случае, произошло?
— Сам не знаю, очевидно, почувствовал, что вернулся на родную землю, на которой только бы жить да жить.
— До чего же обманчивыми бывают порой наши чувства, — с легкой иронией констатировал Курбатов. Он имел на это право, поскольку при формировании группы не скрывал, что не верит в безразличие поручика к своей судьбе, к собственной смерти.
— Вам это трудно понять, ротмистр.
— Даже не пытаюсь, — сурово предупредил его Курбатов. — Если ситуация сложится не в вашу пользу, имитируйте прорыв на ту сторону. Словно бы группа пытается вернуться в Маньчжурию. Это приказ, который вы обязаны выполнить.
— Радчуку нет необходимости имитировать подобный прорыв, он действительно должен вернуться. Тем не менее он упорно ведет красных по нашим следам.
— Или, наоборот, судя по недавней стрельбе, сдерживает их прыть. С Богом, выполняйте!
Уходя, Конецкий что-то проворчал, Курбатову даже показалось, что это было проклятие в его адрес. Однако ротмистр не остановил его, как немедленно поступил бы в любой другой ситуации.
Перевал венчался двумя седловинами, разделенными небольшим распадком. Преодолев его и оказавшись за второй седловиной, Курбатов подозвал Власевича.
— Позицию видите, подпоручик?
— Когда они пойдут по нашим следам, то подниматься должны будут, ориентируясь по этим трем соснам, — привалился плечом к одной из них Власевич.
— Логично.
— Здесь мы их и встретим.
Некрасивое, иссеченное фурункулами лицо подпоручика оставалось спокойным и безучастным. «А ведь по-настоящему мужественный человек», — подумалось Курбатову. Однако вслух произнес:
— Полагаюсь на вас, подпоручик, как на лучшего стрелка группы. Если окажется, что красных ведет кто-то из наших двоих, первым снимайте нашего.
— Тогда уже бывшего нашего. Будьте уверены, что сделаю это с превеликим удовольствием.
— Но если его преследуют, прикройте. Причем стрелять следует, как на показательных стрельбах.
— Промахи у меня случаются редко.
— А потом уходите вон к тому озерцу, сбивая овчарок со следа японским порошком и табаком. Мы движемся к Зельской. Отсюда до нее верст пятнадцать. Но след вы поведете на бурятский поселок Окмон. Карту приграничной местности вы изучали.
— Окмон так Окмон. Могильная рулетка, как считаете, ротмистр? — едва заметно ухмыльнулся Власевич, пристраивая карабин на замшелом камне между соснами.
— Мы будем ждать вас в течение двух суток после подхода к станице. Отсчет — с завтрашнего
