Сменивший Реутова штаб-ротмистр Чолданов устроился на развилке веток лиственницы и уверял, что все вокруг спокойно. Даже выстрелы на перевале то ли затихли, то ли просто не долетали до лесной чащобы, в которой расположился лабаз.
Однако Курбатов и не пытался убеждать своих маньчжурских стрелков, что предчувствует какую-то опасность. Он просто-напросто приказал выступать, а на посыпавшиеся вопросы ответил двумя словами: «Движемся к тропе».
Так ничего толком и не поняв, диверсанты метров двести пробежали, потом, уже заслышав выстрелы, еще долго пробирались сквозь бурелом и через широкую каменистую падь. И лишь когда ротмистр расставил их по обе стороны тропы, в том месте, где она пересекала широкий ручей, плес которого путнику приходилось преодолевать, перескакивая с камня на камень, поняли, что руководило их командиром не сумасбродство, а что это сработала интуиция. Как поняли и то, что и отдыхать, и обороняться в этой местности было куда безопаснее, нежели в лабазе.
Еще более получаса прошло в таком спокойствии, и все, кроме стоявшего на посту Вознова, предались сну. Но именно в это время часовой заметил Радчука, тащившего на себе поручика Конецкого. Причем приближался поручик не той тропой, по которой группа отходила от лабаза, а вдоль ручья, очевидно, пытаясь сбить с толку преследователей, которые решат, что уходить он будет в глубь страны, в то время как ручей поворачивал к границе.
Реутов и Вознов бросились к нему, помогли перенести поручика через ручей и только в зарослях, уже встретившись с Курбатовым и Тирбахом, обнаружили, что поручик мертв. Он скончался, очевидно, на руках Реутова и Вознова.
Сам Радчук упал к ногам командира и минут десять лежал, не пытаясь произнести ни слова. Казалось, он был в состоянии крайнего физического истощения.
Тирбах, наиболее смысливший среди них в медицине — он Единственный окончил ускоренные шестимесячные курсы военфельдшеров — даже пытался осмотреть его, подозревая, что Радчук ранен.
— Да жив пока что, жив, — нервно отреагировал поручик на его ощупывание. — Что ты меня, как девку лапаешь?!
— Тогда возьмите себя в руки, — обиделся подпоручик.
— Какое: «В руки»? Ноги, вон, чуть не протянул!
— Где Власевич? — спросил проводника Курбатов.
— Где-то там, — махнул Радчук в сторону хребта. — Услышим карабин, значит, еще жив. Молодец Черный Кардинал: меток и хладнокровен. Когда я понял, что к границе не прорваться, начал отходить, пока не наткнулся на раненого Конецкого. Тогда он еще чувствовал себя относительно хорошо. Отходя, мы даже отстреливались. А потом нас прикрыл Власевич. Нас преследовали трое красноперое, видимо, решили взять живыми, однако Власевич, который засел на скале, расстрелял их, как в тире, — натужно выдыхал каждое слово поручик, изогнувшись на своем вещмешке, который так и не бросил, несмотря на то, что пришлось тащить раненого. — Словом, молодец Черный Кардинал. Вы знали, кого оставить на прикрытие.
— Знал, конечно, — мрачновато признался Курбатов. — Вы тоже повели себя благородно, пытаясь спасти Конецкого. Другой на вашем месте, по диверсантской традиции, попросту добил бы его.
— Признаться, тоже мысль такая была, поскольку вдвоем нам уйти было бы невозможно. А потом услышали голос Власевича: «Рысью с тропы! Прикрываю!».
— Благородно, благородно, — повторил Курбатов, вспоминая, с какой обидой и с какой обреченностью уходил на прикрытие Конецкий. — Вознов и Чолданов, документы и оружие у погибшего изъять, тело предать земле. И как можно скорее.
Пока стрелки уносили тело поручика к ближайшей расщелине и забрасывали камнями, вновь ожил японский карабин Власевича. Прозвучало всего два выстрела, на которые красноармейцы огрызнулись десятком автоматных очередей. Но по тому, сколь коротки были эти очереди, Курбатов сразу же определил, что патроны у преследователей на исходе. Слишком уж экономно они собирались их расходовать.
— Иволгин, — обратился он к штабс-капитану в те минуты, когда выстрелы послышались почти рядом, за скалой, багрянившейся на солнце метрах в двухстах от ручья. — Постарайтесь предупредить Власевича, что мы здесь, и увести его с тропы. Всем остальным — подальше от нее. Огонь открывать не раньше, чем красные преодолеют ручей. Пусть втянутся и пройдут между «почетным караулом».
Вместо ответа Иволгин поднял руку, приветственным жестом римского трибуна давая понять, что ему все ясно.
— Все, господин ротмистр, похоронили, — вернулись через несколько минут Чолданов и Вознов. — Не по-христиански, правда, как-то, — почти простонал Вознов. — Без отпевания, без креста и салюта.
— За салютом дело не станет, как только появятся коммунисты, — спокойно ответил Курбатов. — Отсалютуем по первому разряду. Кстати, меня разрешаю похоронить с таким же аскетизмом. Можно даже без отпевания, но с обязательным боевым «салютом».
— Только не вас, ротмистр. Не приведи Господь! — предостерегающе заслонился ладонями Вознов. Этот парень давно показался Курбатову слишком нервным и излишне эмоциональным. Но Родзаевский представил подпоручика как отличного взрывника. И четыре мины, которые он тащил в своем вещмешке, должны были подтвердить его репутацию.
Ждать пришлось недолго, однако минуты эти были тягостными, особенно для Курбатова. С одной стороны, он уже, по существу, оправдал свой «марш к тропе» тем, что сумел вернуть в группу Радчука и предать земле Конецкого. К тому же появилась надежда спасти Власевича. С другой — Курбатов прекрасно понимал, что если группа увязнет в стычке, красные получат подкрепление и его рейд к границе рейха может закончиться прямо здесь, у границ Маньчжурии.
Курбатов явственно ощущал, что группа сковывает его, даже такая, состоящая из неплохо подготовленных маньчжурских стрелков. Не очень соглашаясь поначалу с тем, чтобы группу возглавил он, нижегородский фюрер как-то сказал ведавшему физической подготовкой диверсантов полковнику Сытову: «А вам, любезнейший, не кажется, что этот Курбатов по самой натуре своей волк-одиночка, и что по- настоящему он способен развернуться, только оказавшись предоставленным самому себе?».
«Приблизительно так оно и есть, — без особых колебаний согласился полковник. — Как офицер, он волевой, влиятельный и с ролью командира диверсионной группы справится. Но проблема в том, что куда увереннее он чувствует себя в одиночестве. Большинство же диверсантов уверенно чувствуют себя только в составе группы, исходя из общеармейского утверждения относительно того, что, дескать, один в поле не воин. Поэтому-то считаю, что его группе следует предоставить максимальную свободу действий. Пусть в ходе рейда состав расселится по диверсионным квартирам в разных городах России, и каждый из них будет возвращаться сюда, на базу, — выполнив задание, естественно, — уже в одиночку».
«Так, может, действительно отправить его одного?» — усомнился Родзаевский.
«Опасно. Атаман ставит на Курбатова. И потом, отстранить от командования Курбатова можно, да только встает вопрос: кем его заменить?».
Когда весть об этом разговоре достигла Курбатова, он поначалу обиделся на Сытова: по существу, тот усомнился в его командирских способностях. Однако со временем, когда начались тренировки уже в составе группы, неожиданно убедился: а ведь полковник прав! По-настоящему он способен раскрыть свои возможности, только будучи предоставленным самому себе. И первые сутки рейда лишь укрепили его в этой мысли.
— Сколько их там? — поинтересовался ротмистр у Радчука, решив, что тот наконец отдышался и пришел в себя.
— Было человек двадцать. Около шести-семи мы с Власевичем уложили. Возможно, кто-то остался на счету Конецкого, да и после моего ухода Власевич, как видите, время от времени постреливает.
— Подкрепления не видно было?
— Похоже, пограничники решили, что имеют дело с контрабандистами. Я слышал, как один из них крикнул: «Эй, контрабанда, бросай свое барахлишко! Все равно всем каюк!».
— Это обнадеживает. Куда лучше, чем если бы сразу же разгадали в нас диверсантов. Долго гоняться за контрабандистами, да еще и вызывать солидное подкрепление, пограничники не станут. Предоставят разбираться с ними местной милиции.
Он хотел сказать еще что-то, но выстрелы, прозвучавшие уже по ту сторону скалы, заставили его
