Стало мне немного поспокойней. Все подозрение на Коби — и правильно, он во всем виноват.
Может, и обойдется.
Я сходил на кухню, попил воды, посмотрел немного в телевизор — все еще взрыв, и слов все еще не понимаю. Знаю только, что мне теперь думать надо, хорошо думать, а в голове не соображение, а сплошной пульс стучит.
Первым делом — куда спрятать? Хожу по квартире, примериваюсь. Все эти тайники типа матраса, плитки в полу, полки с бельем, холодильника, бачка туалетного знающими людьми давно освоены, и потом, моя прибираться станет, непременно наткнется. Может, зашить в край оконной занавески? Опять же, что угодно может случиться, например, она стирку затеет. Тем более предметы даже в общей массе небольшие, затерять их ничего не стоит. И прихожу к выводу, что лучшего места, как с самого начала, мне не найти — на коврик глядя, никому и в голову не придет. И прятать не надо, и сам я не потеряю. Да хоть в спальне в изголовье повешу, она давно просила, и пусть висит на виду.
Между прочим, замечаю, что хожу по квартире легче, чем обычно, боль в бедрах мало чувствуется, только спина. А ведь я даже вечернего лекарства не принял. И поужинать забыл.
К окну решаю больше не подходить и принимаюсь за работу.
Эх, нервы у меня все-таки не такие устойчивые, как я надеялся. Вон как узор попортил, пока их ждал, не разбери-поймешь. Но расплетать и переделывать — слишком долго, до Татьяны не успеть. А я хочу закончить полностью и на стенку повесить, вроде как ей сюрприз.
И замечаю по всему, что рассказывать ей не планирую. Как же так, ведь очень хотел поделиться, жалел, что ее нет дома? Но это было еще до главного, а теперь всякое желание пропало. Опять же опасно, хоть она у меня и не болтливая.
Размер тоже решил слегка сократить для скорости, хотя узор требует побольше. Все заготовки свои заплел, уже и сам не знаю, в каких есть что, а в каких нету, все узелки одинаково выглядят. Отметил только место, где начал перед их приходом работать, там у меня фигурка получилась, вроде динозавра по форме, и туда все вечерние заготовки пустил, а затем выбрал длинный лоскут, оранжевый с синим, и оплел это место неровным кругом. А чтобы не слишком выделялось, еще в трех местах такие круги сделал, симметрично, но разной раскраски, и начал заделывать край.
И тут слышу ненавистный скрежет. Не выдержал, подошел к окну: Азам в одиночку таскает внутрь столы. Тоже, значит, отпустили, да он, я думаю, и не знает ничего. Интересно, а Коби в курсе? Может, и да, а скорее всего, тоже ни за что страдает. Дверь в ресторане распахнута, свет горит, но никого больше не видно.
Ладно, думаю, меня не касается, пусть разделываются между собой. Снял коврик со станка, слышу, по телевизору стали передавать новости, опять в Гило постреливают. Девять часов. Надо бы пойти на кухню, поужинать чего-нибудь, совсем я себе режим нарушил, но стою и любуюсь на свое изделие. Хоть и подпорченное, но красиво вышло, особенно с этими кружками, непременно использую впоследствии.
И тут звонок в дверь.
Когда мы покупали эту квартиру, нас знакомые отговаривали, в центре никто из наших не покупает, там дома старые и мало кто живет, больше офисы, а если и живут, так или богачи, или богема, то есть всякая шваль. Наш дом, понятно, не для богачей, и никаких, мол, приличных соседей у нас не будет, а какие будут, с нами дела иметь не захотят.
А мне именно понравилось, что дом старый, нестандартный, я в стандартном строительстве и на прежней родине досыта нажился. И пол из старинных плиток, в каждой комнате другие, я с них для ковриков узор снимаю, а моя всегда согласна, как мне нравится. Офисы все больше с фасада, а у нас, с тыла, хоть и мало жильцов, зато вполне приличные.
Внизу живет старый художник, он вообще никогда ни с кем не общается. Квартира у него большая, а повернуться негде, все картинами завалено, видно, не продаются. А напротив него молодая пара, темнокожие такие, из Индии, не знаю, женатые или нет, но мою работу оценили высоко. На нашем этаже мы и Ицик с братьями и родителями. Родители из Аргентины, но очень небогатые. Над нами одну квартиру снимают вчетвером студенты, эти меняются часто, и гостей к ним много ходит, но терпеть можно, а во второй Кармела. Француженка, хотя и из марокканок, и по-французски хорошо умеет.
Вот она нас встретила прямо как родных, пирог принесла на новоселье, другие разные свои блюда носит к субботе, вообще помогает. Когда моя на работе, заходит, шутит всегда, чтоб, говорит, тебе скучно не было. Был бы я здоровый, она бы, конечно, поскромнее себя вела, а инвалида навестить — доброе дело перед Господом.
А я и не против, разведенная, на удивление без детей и совсем еще не старая, максимум сорок, и одевается, следит за собой, не то что моя Татьяна. Впрочем, мне моего возраста тоже никто не дает, ну, в стоячем положении, конечно, фигура не та, но когда сижу, да побритый-помытый, и плечи у меня широкие, разработанные, а что касается лица, Татьяна всегда мне говорит: «Ты мой красавец». Преувеличивает, понятно, от привязанности, но все же.
Вот Кармела и звонит, я ее звонок знаю. Не до нее сейчас, но, с другой стороны, все-таки человек в доме, если вдруг снова придут. Кроме того, отвлечься немного, успокоиться.
Сел в свое инвалидное кресло, хотя настоящей потребности в нем не ощущаю, и покатил к двери. На всякий случай проверил через глазок, она ли, и одна ли. Входит веселая, несет миску с чем-то, очень кстати. Миску мне в руки, чмокнула меня в щеку и прямо к станку.
— Ах, — говорит, — ты уже закончил!
Этот коврик ее заказ был. Хватает его, вертит, щупает, ахает:
— Какой красивый! И узор какой необычный! Мишен-ка, — это она так меня научилась называть, — ты молодец!
Я миску поставил на стол, даже не посмотрел что, подъехал к ней, хочу коврик у нее забрать, говорю:
— Я его испортил, он не годится.
— Нет, нет, — опять меня в щеку, — годится, годится!
И прижимает коврик к груди обеими руками, не драться же с ней.
Я говорю ей убедительно:
— Кармела, ну, посмотри сама, вещь с дефектом.
— Где?
Развернула немного коврик, но держит крепко, двумя горстями.
— Вот, видишь, как я тут напутал. Я не могу такое изделие сдать заказчику, это подрывает мою репутацию. Отдай, я тебе другой сделаю, еще лучше.
Увернулась от меня, кружится по комнате, кобыла такая, девчонку из себя строит:
— А я хочу этот! А я хочу этот!
Флиртует, значит, со мной. Все потому, что чувствует себя в безопасности. Говорю уже совсем серьезно:
— Кармела, отдай коврик. Пожалуйста.
— Не отдам! Не отдам!
— Да зачем тебе бракованное изделие? И размер меньше, чем ты просила.
Остановилась, поглядела на коврик и снова прижала к груди:
— Что размер! У меня будет особенная вещь. Красивая, но с брачком, совсем как ты.
И улыбается, думает, это мы с ней шутки шутим. Не знает, до чего некстати.
Я подъехал к ней, взялся за коврик, тяну — не отдает, смеется и пятится к двери, и меня на кресле за собой тащит. А дернуть как следует боюсь, порвется, да еще в самом опасном месте, где я в спешке слабо заплел. Я с кресла слез, сразу согнулся, конечно, но коврик не выпустил.
Так мы и за порог вышли, на площадку, она смеется-заливается, какие у них тут голоса резкие, никак не привыкну. И начала пятиться вверх по лестнице, а я следом, коврик не выпускаю. Не могу я ей позволить, чтоб унесла.
Очень физически сильная женщина, два раза в неделю ходит в спортзал упражняться на снарядах, и мою подбивала, но я не одобрил. Короче, так и дотащила меня прямо до своей квартиры. Толкнула дверь своим мускулистым задом, втянула меня внутрь и дверь ногой захлопнула.
