Перспектива неизвестно сколько времени торчать на остановке, гадая, вернется Санек или нет, меня не устраивала.
— Но мы же не собираемся вламываться в квартиру, — возразил я. — Мы подождем у подъезда, пока ты сходишь за Женькой.
— Не получится, — Давыдкин чему-то ухмыльнулся. — Либо вы ждете ответ Женьки здесь, либо забирайте свои деньги.
Он не хотел выдавать место, где обретается Женька, к тому же Давыдкину могло попасть от парня за то, что без разрешения притащил незнакомцев в его логово.
— Хорошо, мы подождем, — согласился я неохотно, в глубине души надеясь на то, что Санек, захотев заполучить оставшуюся часть обещанной ему суммы, все же выполнит поручение и вернется.
Давыдкин исчез в подворотне. Я выждал пару секунд, потом вскочил, шепнул Наташе:
— Подожди-ка минутку, — и направился следом. Дойдя до дома, заглянул в проем. В подворотне было пустынно. Я скользнул в нее, добежал до противоположной стороны дома и выглянул наружу. Моим глазам предстал громадный внутренний двор, образованный четырьмя соединенными в квадрат домами. «Если заткнуть подворотню пробкой и наполнить пространство между домами водой, получится хороший бассейн для Гулливера», — пришла мне в голову дурацкая мысль, но я тут же отогнал ее. Подъезды домов выходили во двор. Во дворе был разбит скверик, в середине которого располагалась детская площадка. Было не так поздно, в большинстве окон горел свет, и двор был неплохо освещен. Через детскую площадку наискосок, глубоко засунув руки в карманы куртки и втянув голову в плечи, шел Санек. Он был углублен в себя и, казалось, ничего вокруг не видел и не замечал. Давыдкин дошагал до конца противоположного дома и исчез в крайнем подъезде. Назад он так и не посмотрел.
Я вернулся и окликнул Наташу. Мы достигли конца подворотни, остановились и стали издали наблюдать за крайним подъездом дома напротив. Прошло полчаса. За это время во двор проскочило несколько человек, въехало две машины, одна парочка выскользнула на улицу. Но ни Санек, ни Женька все не выходили из подъезда. Когда миновало еще полчаса и стало ясно, что Давыдкин так и не появится, я сказал художнице:
— Никуда не уходи, я сейчас.
Я потоптался около подъезда, потом вошел внутрь и крепко выругался — подъезд оказался проходным. Я выскочил на противоположную сторону дома. Там проходила дорога, за ней начинался лабиринт улочек частного сектора. Провел меня Санек. Так мне дураку и надо. Нечего в другой раз уши развешивать. Навалять нужно было как следует этому Давыдкину и заставить показать, где живет Женька. А я с ним цацкался. Теперь ищи ветра в поле.
Ужасно расстроенный я вернулся в подъезд. В нем было четыре двери, середину занимало возвышение, именно там начиналась лестница. Для очистки совести я поднялся на четвертый этаж, останавливаясь у каждой двери. Понятия не имею, на что я рассчитывал, прислушиваясь к шуму, доносящемуся из квартир. На то, что Санек и Женька все же прячутся в одной из них и я по звуку или шороху определю, в какой именно? Глупость. Нужно смириться с тем, что остался в дураках.
Я спустился на первый этаж, постоял еще немного у одной из дверей. «Что же теперь делать? Где искать этого придурка? Вернуться в пивнушку и расспросить пьянчуг, где на самом деле живет Давыдкин? Дудки! На сегодня хватит. Я устал и хочу спать. Займусь поисками Санька завтра!»
Я стоял, сложив на груди руки, задумчиво глядя на глазок в обитой дерматином двери. Неожиданно она распахнулась, и я увидел летящий мне в лицо громадный кулак. Удар пришелся в нос. Было такое ощущение, что в меня врезалось пушечное ядро. Я отлетел на середину подъезда и рухнул на каменный пол.
В логове
Я не был в полной отключке, а находился, что называется, в полубессознательном состоянии, когда понимаешь, что с тобой происходит, но не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой. Меня куда-то тащили, приподнимали, пинали, волокли, потом с меня сняли куртку, раздался щелчок захлопнувшихся на запястье наручников, и меня наконец-то оставили в покое. Постепенно я стал приходить в себя. Адски болело разбитое лицо, ныл затылок, которым я ударился в подъезде о бетонный пол, тошнило. В комнате находились люди, между ними шел разговор, но я не подавал виду, что оклемался.
— На кой черт ты его сюда притащил? — грозно говорил ужасно знакомым мне голосом мужчина.
— Откуда же я знаю, кто он такой! Он сказал, с зоны откинулся недавно, дело у него к тебе. Думал, ты его выслушаешь.
— Думал! — визгливо передразнил третий. — Фраер хренов! Он зоны и не нюхал. Из него такой же бывший зэк, как из тебя трезвенник! — Мужчина заржал и сказал кому-то в комнате: — Это же тот мужик, с которым мы в Боровом дрались. — Он снова вернулся к разговору с Давыдкиным и зло ему бросил: — Козел! Ты понимаешь, что мужика теперь придется замочить?
— Да ладно тебе, Штырь! — испуганно сказал Сашка. — Я-то тут при чем? — Он обратился к первому. — Ты сам виноват, Арго! Зачем нужно было вырубать мужика и втаскивать ко мне в квартиру?
— Достал ты со своей квартирой, — устало сказал Арго. — Каждый раз поминаешь! Между прочим, за этот сарай я тебе бабки плачу. А подъезд он твой просек и квартиру узнал. Он полчаса в подъезде стоял да на дверь пялился. Я в глазок видел. И если бы я его не втащил сюда, он бы ментов вызвал.
— Я же говорю, баран ты, Санек! — снова влез в разговор Штырь. — Не мог для отвода глаз в какой- нибудь другой подъезд шмыгнуть, а потом за домами в свой пройти.
— Не додумался! — буркнул Давыдкин.
— Я и говорю, баран! — желчно сказал Штырь.
— Да какая разница, в какой бы он подъезд зашел? — вклинился в разговор четвертый голос. — Главное, он знает дом. Спроси, где алкаш Сашка живет, любой покажет.
— Тоже верно, — согласился Арго. — В общем, как ни крути, а мужика кончать придется.
— И все из-за тебя, гнида! — рявкнул Штырь.
Я открыл глаза. В комнате, где я находился, почти не было мебели. Штукатурка на потолке облупилась, обои облезли, двери и рамы не красились со дня сдачи здания в эксплуатацию. Я лежал на полу у окна. Моя правая рука была прикована наручниками к батарее. Я с трудом приподнялся на локте и обвел взглядом помещение. В комнате был полный комплект моих старых знакомых. В двух креслах, попавших сюда, по-видимому, с помойки, сидели длинный и мордатый. Женя, он же Арго, стоял, упираясь одной рукой в стену, другой — в бок. Перед ним в позе провинившегося школьника стоял Давыдкин, почему-то одетый в мою куртку. Неподалеку от меня, у второго окна на полу, прикованная точно так же, как и я, наручниками к батарее, сидела Элка. На девушку было страшно смотреть. Лицо у нее было разбитое, опухшее, в корке засохшей крови. Руки и ноги в синяках и ссадинах. Вид у некогда белой юбки такой, будто ею долгое время мыли полы. В глазах Ягодкиной были тоска и обреченность. Чувствовалось: девчонка сломлена, опустошена и находится в полной прострации.
— Очухался? — Арго повернулся ко мне и, сложив на груди руки, прислонился к стене.
— Вашими молитвами, добрый человек! — Я взялся рукой за трубу, шедшую к батарее, приподнялся и сел на полу. — А чего это ты мою куртку напялил? — спросил я у Санька.
Давыдкин любовно огладил мою добротную кожаную куртку и изрек:
— Она скоро будет тебе ни к чему, а мне еще пригодится.
Компания коротала время за выпивкой, и мое появление в подъезде прервало застолье. Возобновляя дружескую попойку, мордатый потянулся к импровизированному столику, сооруженному из куска фанеры и табурета, и взял бутылку водки.
— Зачем тебе куртка, Санек? За гроши же пропьешь или с пьяного снимут, — сказал он, разливая водку в стаканы.
— Бахус правду говорит, — изрек длинный, очевидно, прозванный Штырем за свою худобу и рост. — Не по Сеньке шапка. Сними куртку, я ее барыгам загоню. Будут хоть какие-то бабки, а то сидим на мели и
