Решающие войны в истории

действий.

Ввиду морального и количественного упадка германских войск этого метода хватило, во всяком случае на какое-то время, чтобы обеспечить непрерывное продвижение вперед и постепенное ослабление немецкого сопротивления. Четкое подтверждение этого упадка и последующее заверение Хейга, что он может прорвать линию Гинденбурга, прикрывавшуюся наиболее боеспособными немецкими резервами, убедило Фоша отказаться от этого метода и предпринять общее и одновременное наступление в конце сентября.

Этот план предусматривал оказание давления по сходящимся направлениям на обширный выступ германского фронта во Франции, предполагалось, что два союзных крыла, сформированные, соответственно, британцами и американцами, сомкнувшись, отрежут большую часть германских армий в этом выступе. Эта надежда основывалась на идее, что Арденны представляют собой почти непроходимую местность с узкими проходами на флангах. Можно, кстати, добавить, что такая идея об Арденнах должна была возникнуть из-за незнания этой территории, ибо на ней хорошая дорожная сеть, а наибольшая ее часть — скорее холмистая, чем горная местность.

Первоначально по предложению Першинга (командующего американскими экспедиционными силами в Европе. — Ред.) планом до некоторой степени предусматривались непрямые действия. Он предлагал, чтобы американская армия воспользовалась своим локальным успехом в ликвидации Сен-Мийельского выступа наступлением в направлении Брие и мимо Меца, имея целью оседлать германские коммуникации в Лотарингии и создать угрозу для западной линии отхода немецких войск к Рейну. Но Хейг высказался против этой операции как удара по расходящимся направлениям, а не по сходящимся с другими ударами союзных войск, и Фош, соответственно, изменил свой план, отвергнув проект Першинга. Поэтому американской армии пришлось перенести свои усилия на запад и поспешно готовить наступление, имея на это едва лишь одну неделю, в секторе Маас — Аргон. Здесь продолжительное давление по линии усиливающегося сопротивления обошлось дорогой ценой и привело к путанице, и, помимо того, оно оказалось бесполезным в свете облегчения прорыва Хейга сквозь линию Гинденбурга. Ход событий показал, что прямое воздействие, даже при подавляющем превосходстве в огневой мощи и моральном упадке противника, может прорвать позиции врага, но не может сломить его.

К 11 ноября, дате перемирия, германские войска, пожертвовав своими арьегардами, благополучно выбрались из этого выступа и расположились на более короткой спрямленной линии. Союзное наступление практически остановилось — в меньшей степени из-за немецкого сопротивления, а в большей степени из-за трудностей обслуживания техники и снабжения через опустошенные боями территории. В этих обстоятельствах прямое воздействие просто помогало немцам отходить быстрее, чем их могли преследовать союзники.

К счастью, последняя фаза военного наступления мало что значила. Моральный удар, который первоначальная внезапность наступления 8 августа (наверное, все же 18 июля на Марне. — Ред.) нанесла германскому командованию, был полным и стал смертельным благодаря непрямому воздействию на удаленном театре военных действий. Это было наступление союзников на салоникском фронте. Нацеленное на сектор, где местность была настолько трудной, что и защитников было мало, оно быстро прорвало линию обороны. Как только это произошло, сложная гористая местность стала мешать обороняющимся перебрасывать свои резервы по фронту, чтобы замедлить вражеское наступление по линии наименьшего сопротивления. С армией, разрезанной надвое, болгары страстно желали перемирия. Это достижение не только выбило первую подпорку из-под центральных держав, но и открыло дорогу для продвижения в австрийский тыл. Эта угроза стала еще более близкой, когда разразилось итальянское наступление (наполовину англо-французское — на итальянском фронте, наряду с 1, 4, 8 и 3-й итальянскими действовали 6-я англо-французская, 2-я итало-французская и 10-я англо-итальянская армии. — Ред.). Оно прорвало неустойчивый и физически истощенный австрийский фронт; потому что с быстрой капитуляцией Австро-Венгрии ее территория и железные дороги поступали в распоряжение союзников как база для операций против «задней двери» в Германию. В сентябре генерал фон Гальвиц заявил германскому канцлеру, что такая вероятность, тогда еще не реализованная, будет «решающей».

Эта угроза и повышенное моральное воздействие блокады — еще одного вида непрямого действия из области большой стратегии — на людей, уже пораженных голодом и потерявших надежду, воздействовали как пара шпор, которыми в последние дни германское правительство подтолкнули к капитуляции. Это были шпоры, приложенные к мчащемуся стрелой боевому коню, но этому бегству виной было щелканье бича. Бичом стало крушение Болгарии, эффект от этого сообщения усугубили и первые сообщения о возобновлении фронтального наступления союзников во Франции.

Германское Верховное командование утратило свою выдержку — всего лишь на несколько дней, но этого было достаточно, — а пришло в себя слишком поздно. 29 сентября оно приняло опрометчивое решение обратиться с призывом к перемирию, заявляя, что падение болгарского фронта нарушило все планы распределения сил и средств для войны — «войска, предназначенные для Западного фронта, пришлось отправить туда (в Болгарию)». Это «фундаментально изменило» ситуацию из-за последовавших за этим атак на Западном фронте, потому что, хотя «до сих пор их отбивали, необходимо считаться с возможностью их продолжения».

В этой цитате имеется в виду генеральное наступление Фоша. Американское наступление в районе Маас — Аргон началось 26 сентября, но практически заглохло к 28-му. Франко-бельгийско-британское наступление началось во Фландрии 28-го, но, хотя и было неприятным, не выглядело по-настоящему угрожающим. Но наутро 29-го главный удар Хейга обрушился на линию Гинденбурга, и первые новости были тревожными.

В этой чрезвычайной ситуации пост канцлера (главы правительства) отдали баденскому наследному принцу Максу, поскольку он пользовался международной репутацией политика, отличавшегося умеренностью и благородством, что служило ему гарантией доверия. Чтобы вести сделку результативно и заключить почетный мир без признания поражения, он нуждался, и просил об этом, дать ему передышку «в десять, восемь, даже четыре дня перед тем, как появиться перед врагом». Но Гинденбург просто повторял, что «серьезность военной ситуации не допускает никаких задержек», и настаивал на том, чтобы «предложение мира было немедленно направлено нашим врагам».

Поэтому 3 октября (в ночь с 4 на 5 октября. — Ред.) президенту Вильсону телеграммой было направлено предложение о немедленном перемирии. Это было открытое признание поражения перед всем миром, и даже до этого — 1 октября — германское Верховное командование подорвало свой собственный «внутренний фронт», информировав на совещании лидеров всех политических партии о невозможности дальнейшего сопротивления.

Люди, которых так долго держали во тьме, были ослеплены неожиданным светом. Все силы недовольства и пацифизма получили мощный импульс.

За последующие несколько дней Верховное командование стало более жизнерадостным и даже оптимистичным, когда узнало, что за вклиниванием в линию Гинденбурга не последовало настоящего прорыва фронта. Еще больше надежды несли доклады об ослаблении натиска союзных атак, особенно о слабом использовании ими благоприятно сложившейся обстановки. Людендорф все еще желал перемирия, но только для того, чтобы дать войскам передохнуть — как прелюдия к дальнейшему сопротивлению, а также чтобы обеспечить безопасный отход на более короткую линию обороны. 17 октября ему даже казалось, что он сможет сделать это и без передышки. Причина была не в том, что изменилась ситуация, а в том, что он пересмотрел свое впечатление о ней. Она никогда не была столь плохой, какой он рисовал себе 29 сентября. Но его первое впечатление сейчас уже распространилось во всех политических кругах и в обществе Германии, как распространяются круги, когда в пруд бросишь камешек. «Внутренний фронт» начал трещать позже, но рушился он быстрее, чем воюющий фронт.

23 октября президент Вильсон ответил на германское предложение о мире нотой, которая фактически требовала безусловной капитуляции. Людендорф хотел продолжать борьбу в надежде, что успешная оборона границ Германии сможет охладить наступательный порыв союзников. Но ситуация вышла из-под его