полыми же сучьями.
— Где мы? — спросила географичка, как будто прочитав ее мысли. — Куда мы? Путешествие к центру Земли?..
— Я думаю… мы направляемся — в ад? — назвал неназываемое Сана.
Наклюкавшаяся клико и еще не протрезвевшая Тамара Горохова забормотала:
— Какой еще ад? Я не хочу в ад… И потом — ада не бывает, это все знают…
Секретарь, бросив очередной окурок на железное дно клетки и затоптав его ботинком на микропоре, пожал плечами:
— Каждый генерирует свой ад. Да, мои любезные, у каждого свой ад! Каждый создает его по своему образу и подобию прожитой или проживаемой жизни. Так сказать, из подручного материала. Из ничего и получится ничего. И нечего на зеркало пенять — коли жизнь крива! Вы думаете, что у нас тут грешников поджаривают на сковороде или варят в котлах с кипящей смолой?! Если вы думаете, что у нас все таким вот образом устроено… оно тотчас таким образом и устроится. Никто не станет вас поджаривать или варить — если вы сами того не пожелаете в сердце своем, на донышке сердца своего. А если вы предполагаете, что здесь всего только баня закоптелая с пауками по углам — будет вам баня! Хотите муки Тантала — предоставим мы вам танталовы муки! И всякие другие тоже — у нас широкий спектр услуг. Всё — что душа пожелает и… и стерпит… А душа, дорогие мои, она не ошибается — она желает именно того, что нужно. Душа ведь сама себе мерило… Отмеряет то, что нужно, и сколько нужно… Лишку не переберет!
Тут клетка, мягко торкнувшись в дно, остановилась.
— Приехали! — воскликнул Секретарь. — Всех прошу на выход.
Выйдя из клети, они оказались в коридоре — близнеце того, что был высоко вверху. Правда, здесь на рельсах стоял проржавевший насквозь вагончик, под потолком железной рогатиной цеплявшийся к проводам, точно трамвай; на тупой морде вагона сохранилась цифра 9. Водителем оказался охранник, похожий на Николая-Петра, — в такой же шапке-ушанке и овчинном полушубке, правда без автомата, впрочем, автомат мог лежать где-нибудь в ногах, — и сидел он тоже в будке: водитель был отделен от пассажиров стенкой, дальше вагончик оказался открыт всем подземным ветрам. Они, во главе с Секретарем, расселись на продольных скамейках, вагон резко сорвался с места — и полетел. В подземном арочном тоннеле имелось даже кой-какое освещение. Подул черный ветер — так что Секретарю пришлось обеими руками придерживать начальничью шляпу.
Вскоре они вылетели из-под высокой арки и, свернув под низкие бревенчатые своды, понеслись по деревянным шпалам. Обок дороги и между рельсами стояли лужи темной воды. Стены здесь были неровные, черные, антрацитово поблескивали и осыпались. То и дело от главного штрека отходили боковые рукава, иногда оттуда выезжали груженые вагончики. Вдруг, когда их ржавый вагон свернул в очередной раз, они увидели… людей, которые как бы вгрызались в стену. Похожие на кротов рабочие проделывали кайлом и ломом наметки хода, а рядом росли кучи угля. На вагончик проходчики не обращали ровно никакого внимания.
Людей, грызущих землю, кидающих уголь лопатами на одноколесные тачки, грузящих уголь в вагончики, стало попадаться все больше; Секретарь, кивая на горняков, мимо которых проезжал вагон, говорил:
— Закон высшей справедливости: и социальной, и сакральной… Кто там был никем, тут станет всем… И наоборот. Ведь никто не отменял библейского: «В поте лица своего будешь добывать хлеб свой»! Никто пока что не отменял хлеба, а значит, и пот должен пролиться! А вы как думали?! Закон равновесия. Простая арифметика. У нас тут вообще все очень просто. Без высшей математики. Здесь ваши Эйнштейны — нам не указ.
— А чем провинились эти люди? — осторожно спросила Орина.
Секретарь, нарочито зевнув, отвечал:
— Эти люди были у вас начальниками, руководителями всех мастей, инженерами техническими и инженерами человеческих душ… Занимались любимым, так сказать, делом, а значит, наслаждались… Оросили они землю своим потом? Не оросили. Значит, прольют пот внутри земли. Справедливо это? Я думаю, справедливо! И они думают, что справедливо — оттого и выбрали себе такое занятие: работа с утра до ночи, короткий сон — здесь же, на куче угля, и наутро — вновь работа. Они сами приковали себя к этому труду. Придет время — перекуются и вызднутся наверх.
В этот момент шикарную шляпу Секретаря сорвало встречным потоком и унесло, некоторое время она катилась за вагончиком, но вскоре вниз тульей остановилась в какой-то черной луже. Проводив головной убор мрачным взглядом, Секретарь с внешностью Управляющего продолжал:
— Случилось так, что ваши мудрецы, переняв, так сказать, передовой опыт, стали отправлять потенциально наш контингент в лагеря, где те трудились до седьмого поту, и после всего по определению «наши люди» оказывались не у нас, а гораздо выше… Но потом там у вас, к счастью, опомнились и прекратили это начинание, а то у нас тут просто некому стало работать!
— А я все равно не верю тому, что вы говорите! — забормотала Тамара Горохова. — Я знаю, что я пьяна и сплю… Павлик, ущипните меня…
Но Павлик Краснов не стал щипаться, а задал Секретарю вопрос:
— А куда же идет добытый уголь?
— Ну… куда… Известно куда — я ведь говорил: многие по-прежнему пошло верят, что будут сваренными или зажаренными… А под котлами-то огонь надо разводить и поддерживать: уголь хорошо и главное… долго горит. Да ведь у нас тут не только уголь добывают — и железную руду, и золото… У нас есть свое хорошо налаженное производство: вот вагоны, скажем, нужны, рельсы тоже, те же котлы, всякие цепи-кандалы — а некоторые подпольные Ротшильды предпочитают, чтоб они были из чистого золота… А многие — те, что просиживали штаны, перекладывали бумаги с места на место и не оставили после себя на земле ничего, ни плохого, ни хорошего, — они и тут только пустую породу долбят: по привычке работают — из пустого в порожнее.
— А куда попала Юля Коновалова? — спросила Орина. — В какое место?..
— В хорошее, в хорошее место попала ваша Юля! — брюзгливо отвечал Секретарь, сплевывая за железный борт. — Всю жизнь простояла у конвейера — не сюда же она должна была попасть?!
Вагончик, перед тем как завернуть в очередной рукав, притормозил на повороте, где оказалась лампочка, и один из рабочих, в отличие от остальных, повернул к проезжающим лицо, покрытое угольной пылью… И Орина вдруг узнала его… и закричала:
— Погодите, погодите! Давайте остановимся! Павлик, это же… это директор нашего Леспромхоза!
Водитель, выглянув из-за стенки, поглядел на Секретаря, дескать, что делать, и тот кивнул:
— Притормози на минуту… — вагончик остановился и даже дал задний ход. — Только никакой это уже не директор — это наш вечнорабочий! — воскликнул Секретарь и добавил: — Да, и предупреждаю: вагон не покидать! Если не хотите остаться тут навеки… А если есть такое желание — выходите, держать не будем…
— Полуэкт Евстафьевич, это мы: я — Орина, и Павлик Краснов!.. Которые штукатурная дрань! — прибавила Орина, боясь, что он не узнает их, постаревших; свесившись навстречу Вахрушеву, она едва не вывалилась из вагона. Полуэкт Евстафьевич, на минуту прекратив работу, опустил кайло, пригляделся и сказал:
— A-а… Вот где довелось встретиться… А я вот тут… нашел свое призвание. Хотелось попасть в лес, пусть бы и на лесоповал, а вот куда направили… Да и правильно: меня лес-то бы не принял, столько я его извел… — и, повернувшись к черному горлу горы, казалось, забыв уже обо всем, ожесточенно принялся кайлить и бить, бить и кайлить.
Секретарь подал водителю знак — вагончик, заскрежетав дном по угольной лаве, тронулся. «Прощайте, Полуэкт Евстафьеви-ич!» — закричали Орина и Павлик, а Вахрушев даже не обернулся. Вагон уже хорошо разогнался, когда до них вдруг донеслось:
— Ребята-а-а, пусть все у вас будет полнодревесно-о-о!
Они уж далеко отъехали от места встречи, а погоняющее эхо все еще летело по штольням и штрекам, по шурфам и квершлагам, по бремсбергам и сбойкам: но-о-о-о-о-о-о-о-о…
Впереди мелькнул яркий свет — и вагон «9», двери перед которым разошлись, въехал в коридор,
