внимания. С какой стати? Сжигатель уже наказан, а полиция не будет вести следствие, единственным результатом которого станет привлечение общественного внимания еще к одному случаю коррупции в рядах полиции. Согласен?
Шульц не ответил.
Бернтсен наклонился вперед. Голос его стал тише, но напряженнее:
— Я не хочу, чтобы меня нашли на тюльпанном поле, Шульц. И избежать этого мы сможем, только если будем доверять друг другу. Всего один парашют. Понятно?
Летчик покашлял:
— А как насчет косовского албанца? Ему скостили срок?
— Трудно сказать. Накануне суда он был найден висящим на стене в своей камере. Кто-то подвесил его на крючок за затылок, это точно.
Командир экипажа снова побледнел.
— Дыши, Шульц, — произнес Трульс Бернтсен.
Вот что ему больше всего нравилось в этой работе. Ощущение, что хотя бы сейчас ситуацию контролирует он.
Шульц откинулся назад, прислонил голову к стене и закрыл глаза.
— А если я сейчас откажусь от помощи и мы сделаем вид, что вас здесь не было?
— Не поможет. Твой и мой работодатель не хочет видеть тебя в суде на свидетельском месте.
— Другими словами, вы хотите сказать, что у меня нет выбора?
Бернтсен улыбнулся. И произнес свою любимую фразу:
— Выбор, Шульц, — это роскошь, которой у тебя давно нет.
Стадион «Валле Ховин». Маленький бетонный оазис в пустыне зеленых лужаек, берез, садов и увитых цветами веранд. В зимнее время года здесь тренировались конькобежцы, а летом стадион превращался в концертную арену, где в основном выступали динозавры вроде «Роллинг Стоунз», Принса, Брюса Спрингстина. Однажды Ракель даже уговорила Харри сходить на концерт «U2», хотя он предпочитал слушать концерты в клубах, а не на стадионах. А потом она дразнила Харри тем, что в глубине души он был музыкальным консерватором.
Большую же часть времени «Валле Ховин» оставался таким, как сейчас, — пустынным, запущенным, похожим на закрытую фабрику, производившую товар, необходимость в котором со временем отпала. Самые приятные воспоминания Харри об этом месте были связаны с тренировками Олега. Просто сидеть и смотреть, как он бегает. Борется. Проигрывает. Проигрывает. И наконец выигрывает. Не слишком много: лучшее время дня, второе место на клубных соревнованиях в разных возрастных категориях. Но более чем достаточно для того, чтобы глупое сердце Харри раздувалось до таких размеров, что ему приходилось изображать равнодушие на лице, чтобы не ставить их обоих в неудобное положение, «совсем неплохо, Олег».
Харри огляделся. Никого. Тогда он вставил ключик фирмы «Винг» в замок двери, ведущей в подтрибунную раздевалку. Внутри все было как раньше, только стало еще более обветшалым. Он прошел в мужское отделение. На полу валялся мусор, и все говорило о том, что люди бывают здесь нечасто. Место, где можно побыть одному. Харри шел вдоль шкафчиков. Большинство из них были не заперты. Но вот он заметил то, что искал: навесной замок «Абус».
Он приставил ключ к отверстию в замке. Не подходит. Черт!
Харри повернулся. Еще раз оглядел ряды помятых железных шкафчиков. Остановил взгляд и перевел его на предыдущий шкафчик. Там тоже висел навесной замок «Абус». И на зеленой краске был нацарапан круг. «О».
Первое, что увидел Харри, сняв замок, были коньки Олега. Лезвия длинных тонких полозьев, как сыпь, покрывала ржавчина.
На внутренней стороне дверцы между вентиляционными отверстиями висели две фотографии. Две семейные фотографии. На одной было изображено пять лиц. Двое детей и, вероятно, их родители были ему незнакомы. А вот третьего ребенка Харри узнал. Потому что только что видел его на других фотографиях. На фотографиях с места преступления.
Это был красавчик. Густо Ханссен.
У Харри почему-то возникло ощущение, что Густо лишний на этом снимке. Вернее, что он не принадлежит к заснятой семье. Не из-за красоты ли?
А вот высокий светловолосый мужчина, сидящий на второй фотографии позади брюнетки и ее сына, лишним, как это ни удивительно, не казался. Снимок был сделан осенним днем несколько лет назад. Они ходили гулять на Хольменколлен, бродили по опавшей рыжей листве, и Ракель, поставив свой маленький фотоаппарат в режим съемки с задержкой, водрузила его на камень.
Неужели это он? Харри не помнил, когда выражение его лица было таким мягким, как на этой фотографии.
Глаза Ракели сияли, и ему казалось, что он слышит ее смех, — смех, который он так любил, который никогда ему не надоедал, который он всегда старался вызвать. С другими она тоже смеялась, но, когда она была с ним и Олегом, смех ее имел немного иное звучание, принадлежавшее только им с Олегом.
Харри обшарил шкафчик.
Там лежал белый свитер с голубой окантовкой. Олег такие не носит, он ходит в коротких куртках и черных футболках с надписями «Slayer» и «Slipknot». Харри понюхал свитер. Легкий запах женских духов. На шляпной полке — пластиковый пакет. Он открыл его. Задержал дыхание. Рабочие инструменты наркомана: два шприца, ложка, резинка, зажигалка и вата. Единственное, чего не хватало, — дури. Харри уже собирался положить пакет на место, как вдруг заметил кое-что еще. В глубине шкафчика лежала футболка. Красно-белая. Он достал ее. Это была часть футбольной формы с призывом, написанным на груди: «Летайте Эмиратскими авиалиниями». «Арсенал».
Харри посмотрел на фотографию с Олегом. На фотографии даже он улыбался. Улыбался, как будто верил, по крайней мере в том месте и в то время, что все хорошо, все будет отлично, мы хотим, чтобы и дальше все было так же. Почему же все улетело в тартарары? Почему тот, кто сидел за рулем, опрокинул машину в кювет?
«Как когда ты врал, что всегда будешь с нами».
Харри оторвал обе фотографии от дверцы шкафа и засунул их во внутренний карман.
Когда он вышел на улицу, солнце уже пряталось за горой Уллерносен.
Глава 8
