Закончится ли все, как и началось, появится ли таинственный Клеверинг на сцене или нет? Я не знал ответов на эти вопросы.
Между тем я продолжал, по обыкновению, свою работу. Я должен был писать без конца, и мне начинало по временам казаться, что из-под моего пера вместо чернил выступает кровь. С утра до ночи я не переставая наблюдал за всеми и вместе с тем боялся лишний раз поднять голову от работы, чтобы не выдать себя.
На третью ночь мне приснился сон, который я уже рассказывал мистеру Рэймонду и не буду здесь повторять. Должен заметить только одно. Я сказал ему, что в человеке, который поднял руку на моего патрона, я узнал Клеверинга, но я лгал: человеком во сне был я сам, и оттого видение так ужаснуло меня.
Влияние этого сна на меня оказалось роковым. Неужели само Провидение указывало мне путь, следуя которому я мог достичь исполнения своего страстного желания? Неужели смерть ее дяди должна была заполнить пропасть между нами и лишь благодаря ей могла возникнуть связь между Мэри и мною?
Я мало-помалу свыкся с этой мыслью, я даже представлял, как ее милое личико склонится ко мне в знак признательности за спасение в минуту ужасной опасности. На следующий после этого сна день мне постоянно мерещилась крадущаяся согнутая фигура с револьвером в руке. Я даже ловил себя на том, что временами поглядывал на дверь и спрашивал себя, сколько еще времени пройдет, пока я действительно не войду в нее таким образом.
Что роковая минута настолько близка, я и сам еще не предполагал даже тогда, когда прощался тем вечером с патроном. Я выпил с ним рюмку вина, как и рассказал следователю, не предчувствуя, что развязка должна скоро наступить. Но спустя минуты три, после того как я вернулся в свою комнату, я услышал шуршание платья Мэри, направлявшейся к библиотеке; я понял, что сейчас там должна разыграться сцена, после которой я должен буду действовать.
Я долго размышлял, как бы подслушать разговор между дядей и племянницей, пока не вспомнил, что вентиляционная труба, установленная в библиотеке, выходит другим концом в смежную с моей нежилую комнату. Я быстро открыл дверь, ведущую в нее, подошел к тому месту, куда выходила труба, и услышал весь разговор от начала до конца, как будто сам находился в библиотеке.
Того, что я услышал, было вполне достаточно, чтобы подтвердить мои предположения. Для Мэри это был вопрос жизни или смерти. Мистер Левенворт грозился лишить наследства, если она не покорится, бедняжка же умоляла простить ее и оставить все по-прежнему.
В чем именно состоял ее проступок, я никак не мог понять. Мисс Мэри говорила, что совершила его скорее из каприза, чем по любви, что она сожалеет о сделанном и готова освободиться от всех обязательств, только бы снова заслужить его расположение. А я, глупец, воображал, что дело идет только о помолвке, и потому надежды мои окрепли еще больше.
Когда вслед за тем я услышал, как дядя резко заявил, что теперь возврат к прежней жизни невозможен, что он никогда не простит ее и завтра же напишет своему нотариусу, чтобы изменить завещание в пользу Элеоноры, — мне не надо было даже слышать тихого стона и отчаянного возгласа, которыми девушка призывала хоть кого-нибудь на помощь в ее беде. Решение мной было принято, оставалось только привести его в исполнение. Я снова вернулся в свою комнату, подождал, пока Мэри пройдет к себе в спальню, и затем стал спокойно и неторопливо спускаться по лестнице, совершенно так, как видел во сне. Я постучал в дверь библиотеки. Мистер Левенворт сидел на своем обычном месте и писал.
–?Простите, — проговорил я, когда он с удивлением обернулся ко мне, — я потерял свою записную книжку, должно быть, уронил ее где-нибудь здесь.
Он кивнул; я быстро проскользнул в его спальню, взял револьвер, вернулся обратно и, не отдавая себе отчета в том, что делаю, и не целясь, быстро нажал на курок, попав прямо в него. Не издав ни единого звука, старик всем корпусом наклонился вперед и упал головой на руки. Мэри Левенворт стала теперь полноправной обладательницей миллионов, которых она так жаждала.
Первой моей мыслью было завладеть письмом, которое патрон писал перед смертью. Как я и подозревал, это было обращение к нотариусу. Я быстро выхватил его из рук покойного, вместе с письмом Клеверинга, лежавшим тут же, на столе, и забрызганным кровью, и сунул оба в карман.
Только после этого я подумал о себе самом и о том, что выстрел могли услышать в доме. Я бросил револьвер рядом с креслом мистера Левенворта и решил, в случае если кто-нибудь войдет в эту минуту, сказать, что он только что покончил с собой. Но мне не пришлось совершить подобной глупости, поскольку ни одна душа в доме шума не слышала. Никто не появлялся, и я имел возможность подумать, каким образом отвести от себя подозрения.
Я осмотрел рану на голове убитого и понял, что его смерть никак нельзя объяснить самоубийством или случайным выстрелом какого-нибудь грабителя; у каждого рассудительного человека не могло возникнуть ни малейшего сомнения в том, что смерть произошла от выстрела, совершенного преднамеренно. Единственное, что мне оставалось, это как можно тщательнее скрыть следы преступления и сделать это убийство по возможности более загадочным. Я взял револьвер и отнес его обратно в спальню, там я хотел его вычистить, но не нашел ничего, что могло бы послужить мне для этой цели. Тогда я вспомнил, что видел какой-то платок, валявшийся у ног убитого. Платок этот принадлежал мисс Элеоноре, но я обратил на это внимание только тогда, когда уже вычистил дуло. Я так был смущен этим обстоятельством, что забыл протереть барабан и думал только о том, куда бы подальше спрятать это вещественное доказательство. Но я решительно не знал, куда его деть, пока, наконец, мне не пришло в голову засунуть его поглубже в кресло, откуда я намеревался вынуть его на следующий день, чтобы сжечь у себя в комнате.
Покончив с этим, я снова зарядил револьвер, положил на место и собрался уже уходить, но в эту минуту на меня напал страх — чувство, которое знакомо, вероятно, всем совершившим какой-нибудь серьезный проступок. Выйдя из библиотеки, я запер за собой дверь на ключ, чего, конечно, никогда бы не сделал, если бы в эту минуту был в состоянии здраво рассуждать. Только когда я уже очутился на самой верхней площадке лестницы, то сообразил какой промах допустил. Но теперь было уже слишком поздно что-либо предпринимать, поскольку передо мной возникла Джен со свечой в руке; на лице ее отразилось удивление, когда она увидела меня так неожиданно.
„Боже мой, — воскликнула она совсем тихо, — где вы были? У вас такой вид, будто вы видели привидение!“ — И девушка подозрительно покосилась на ключ, который я все еще держал в руке.
Я испытывал в этот момент такое ощущение, будто кто-то мертвой хваткой вцепился мне в горло. Я сунул ключ в карман и подошел к ней.
„Я расскажу, что видел, если вы пойдете со мной вниз, — прошептал я, — иначе мы можем разбудить обеих барышень, если будем разговаривать здесь, перед дверьми в их комнаты“.
Я схватил горничную за руку и потащил за собой. Не могу сказать, что руководило тогда мной, — могу лишь предположить, что действовал я совершенно инстинктивно. Но когда я увидел выражение ее лица и заметил, что она с любопытством смотрит на меня, я приободрился и вспомнил, что всегда имел какое-то странное влияние на Джен, которая во всем слушалась меня беспрекословно. Этим влиянием я и решил воспользоваться.
Я повел ее вниз, в гостиную, и там рассказал, стараясь по возможности постепенно ее к этому подготовить, что именно случилось с мистером Левенвортом. Она, конечно, страшно испугалась, но не вскрикнула — для этого она была слишком напугана. Я сказал, что не знаю, кто именно убийца, но если узнают, что она видела меня на лестнице с ключом от библиотеки в руках, то подозрение в этом убийстве может пасть на меня.
„Но я ведь этого никому не скажу, — прошептала Джен, дрожа от страха и волнения, — даю слово, что я никому ничего не расскажу“.
Но я объяснил, что нельзя будет молчать, если ее станут допрашивать на следствии, и самое лучшее, что она может сделать в этой ситуации, это на время покинуть не только дом, но даже и Нью-Йорк, пока все не войдет опять в обычную колею. Сначала девушка не соглашалась, как я ни убеждал ее, что следует бежать немедля, даже не захватив с собой вещей. Только когда я дал обещание впоследствии жениться на ней, она уступила моей просьбе.
„Я могу укрыться у миссис Бельден на курорте Р., — предложила Джен, — наверно, она не откажется
