на плите. Пицца в микроволновке. Возьми сам. И, пожалуйста, смотри под ноги — чтобы случайно не наступить на Аркашу.
— Сам, так сам, — поднимаясь с табурета, пробормотал Пашка. — Первый раз, что ли? Мы люди привычные… Аркадий, иди сюда. Давай я тебя — для пущего спокойствия — посажу на стол? Кыс-кыс-кыс!
— Мяу!
— Иди, не кочевряжься. Молодец… Нюхаем пивную банку? Рановато тебе. Вот, когда подрастёшь — обязательно дам попробовать… Так-с, сардельки. Будешь? Сейчас я тебе отрежу кусочек. А теперь подую для охлаждения, чтобы не обжёгся… Держи, хвостатый. То есть, лопай… Как оно тебе? Урчишь? Значит, нравится. А теперь и я слегка подкреплюсь, если не возражаешь. Пополню, так сказать, запас калорий, растраченный за долгий трудовой день…
— И-и-и, — раздалось сзади.
Это Сашенция, обняв дверной косяк, самозабвенно рыдала:
— И-и-и… Маринка повесилась…
Глава восемнадцатая
Одной загадкой больше
На приведение Александры в чувство ушло около пятнадцати минут, две банки с пивом, одна аппетитная сарделька, полтора десятка поцелуев и громкое урчание Аркадия.
— Ну, окончательно пришла в себя? — отправляя пустую алюминиевую банку в мусорное ведро, уточнил Сомов. — Можешь членораздельно говорить и внятно отвечать на вопросы?
— Кажется, м-могу, — крепко прижимая котёнка к груди, выдавила Сашенция. — С-спрашивай…
«К безумно-аппетитной и совершенной груди», — уточнил педантичный внутренний голос. — «Третьего с половиной размерчика…».
— Кто тебе звонил?
— Соседка-докторша. Ик… Она немного посидела со спящей Мариной, а потом, заперев входную дверь ключами, найденными в сумочке, спустилась в свою квартиру — готовить обед. У неё, по её же словам, старенькая больная мама и прожорливый любовник. Ик… Потом поднялась. Посидела. Опять спустилась. Ик…
— Ещё пивка?
— Давай. Ик… Спасибочки. Полегчало. Так вот… Примерно полчаса назад она снова поднялась на этаж выше. Смотрит, а дверь в квартиру Бокиев не заперта…
— Врачиха уверенна, что в последний раз, уходя, заперла дверь? — не удержался от вопроса Пашка.
— Клянётся и божится. Мол, на оба замка, точно помнит… Короче говоря, соседка посомневалась немного и вошла. А там… Маринка висит. Сняла в одной из комнат старинную люстру и повесилась — на поясе от халата, привязанном к чугунному крюку. Вот, и всё. Доклад закончен.
— Ну-ну, — задумчиво пробурчал Сомов. — В «Скорую» и в полицию твоя докторша, надеюсь, догадалась позвонить? Аркадий, отстань, пожалуйста. Нет у меня больше сарделек. Рыбку кушай.
— У меня есть. Иди сюда, котик. Кыс-кыс-кыс! Кушай, родной, кушай… А врачиха, между прочим, она не моя, а общественная. Не лепите лишнего, гражданин начальник. Позвонила, конечно… Слушай, может, надо поставить в известность генерал-лейтенанта?
— Поставим, понятное дело. Передай, пожалуйста, мобильник…
— Жалко деваху, — искренне огорчился Тургаев. — Симпатичная была. Фигуристая и длинноногая. А глаза — просто замечательные. Сиреневые, миндалевидные и чуть-чуть влажные. Как у пугливых горных лам. Эх, жизнь наша — жестянка… Придётся, судя по всему, снова подключать «фээсбэшников». Их высоколобые эксперты — нашим нечета. Сильнее и продвинутее на порядок. Если не на два.
— Сомневаетесь, что имело место банальное самоубийство? — удивился Пашка.
— Сомневаюсь, майор. Сомневаюсь. Должность у меня такая, генеральская насквозь. А ещё чутьё имеется. Всё, что связано с вашим дурацким купчинским прудом — дурно пахнет… Заканчиваем с лирикой. Выезжай, Павлик, на место. Хорошенько осмотри квартиру, понюхай воздух, опроси свидетелей. Я отзвонюсь в Красногвардейское РУВД, попрошу, чтобы они не препятствовали. Вернее, прикажу… Ещё одно. Найди семейный архив этих Бокиев. Помнишь, Сашутка рассказывала про старинные фотографии всяких и разных раритетов?
— Помню.
— Это хорошо. Сложи все найденные документы и фотографии в отдельную коробку и передай её «фээсбэшным» экспертам. Ладно, конец связи. Работай…
Отключив мобильник, Сомов многозначительно покашлял в кулак и вопросительно уставился на жену.
— Что такое? — забеспокоилась мнительная Сашенция. — Я очень растрёпанная? Глаза покраснели?
— Ты, радость моя, безумно-симпатичная, — заверил Пашка. — Симпатичней просто не бывает… Продолжаем нашу познавательную беседу. Итак, вы — совместными усилиями — разжали Маринке рот и заставили её проглотить две цветные таблетки. Потом докторша сделала успокаивающий укол. Наступило улучшение. Мария лежала неподвижно, только плакала, тихонько подвывала и бормотала всякую чушь… Кукую — конкретно — чушь она бормотала? Запомнила?
— Конечно. Ты же сам велел мне по телефону, мол: — «Запоминай всё, что услышишь. И вообще, посматривай там. Вдруг, не дай Бог, что…». Сперва Маринка клялась в вечной и пламенной любви к «Николаше» и к «Глебчику». Рассказывала (обрывочно и бестолково, понятное дело), о том, какими они оба были внимательными, заботливыми и нежными. Потом переключилась на какие-то несметные сокровища. Мол: — «Будь он проклят, этот семейный клад. Я так и знала, что добром это не закончится. Может, и нет никаких сокровищ? Зачем, зачем мы ввязались в эту мутную историю?» Уже в самом конце, прежде чем уснуть, она принялась угрожать: — «Убью Митрофанова. Сволочь депутатская, сладкоголосая. Уговаривал меня развестись с Коленькой. Обещал сделать Первой леди Санкт-Петербурга. Это он, тварь очкастая, виноват во всём…».
— В чём — во всём?
— Не знаю, — засмущалась Александра. — Марина уснула, так и не закончив фразы… А эта штуковина тебе, случаем, не пригодится?
— Что это такое? — с интересом рассматривая длинную и узкую картонную коробочку, спросил Сомов. — Странная надпись: — «Burana — Z-145». На боках напечатана информация на английском языке и на латыни.
— Упаковка от успокоительного препарата, который вколола Марине соседка-докторша. Сейчас там находится пустой одноразовый шприц, который — до применения — был заполнен вязкой ярко-изумрудной жидкостью. Прихватила из помойного ведра на всякий пожарный случай. Как-никак, жена опытного и тёртого сыщика.
— Молодцом, боевая подруга. Так держать, растёшь — прямо на глазах. Всё, я побежал. Не скучай…
Оперативники из Красногвардейского РУВД, надо отдать должное, оказались ребятами адекватными — поглядывали, конечно, косо, но не мешали и с глупыми подколами не лезли, мол: — «Генеральский любимчик — это звание такое. Выше полковничьего, ясен пень…».
А может, природная тактичность оперативников была здесь не причём, и они, просто-напросто, слегка стеснялись-опасались двух «фээсбэшных» экспертов? Эксперты были дяденьками солидными — очкастыми, худющими, лохматыми и бородатыми. Чего ожидать от таких важных деятелей? Вдруг, они со специфичным «ментовским» юмором совсем не дружат?
