ты же, счастье мое, — неистовый ветер, грозовой шторм, огненная буря, я воспламеняюсь при одном взгляде на тебя, и это мне по душе. Не обижай Настю, у тебя нет причин ревновать.
— Я постараюсь. Ах, Алеша, наверное, я злая и вздорная, я так мучаюсь, я ревную тебя ко всем и вся: к женщинам, к друзьям, к морю, к кораблю, к твоим мыслям, где мне нет места. Должно быть, я как-то ненормально люблю тебя.
— А разве бывает нормально? Я тоже люблю тебя совершенно ненормально.
Глава 9
Я все еще нахожусь на берегу озера с Вересовым, Арояном и Ариадной. Состояние мое похоже на то, когда хочешь проснуться — и не можешь. Мне тяжело; мучительное беспокойство заставляет замирать сердце. Что-то зловещее угадывается вдали, за грядой белоснежных облаков, кочующих по знакомой, совсем как в Питере, яркой синеве неба. Тревога растет, теперь меня уже буквально мутит от страха, хочется заслониться руками от горизонта, стереть этот задний план, как остатки дурного сна.
Чья-то рука появляется у меня перед глазами, вторгается в мое отсутствующее сознание; из-за плеча Даниила одним движением выхватывает у него бумажник вместе с фотографией.
Я поднимаю голову и вижу Женю. Он прячет старый снимок в нагрудный карман. Бумажник швыряет на стол перед Данькой.
Видимо, Женя чувствует, что я не в себе, берет меня за плечи и с беспокойством смотрит в лицо:
— Катя, что с тобой? Тебе нехорошо?
— Мне страшно. Мне страшно… — шепчу в ответ сухими бумажными губами.
Как хорошо спрятаться на груди у сильного мужчины, словно он один и может защитить от всех бед.
Тут вскакивает Даниил — только опомнился, не знает, судя по растерянному виду, как себя вести, тоже не дурак, понимает, что может схлопотать от более рослого соперника, поэтому отходит за стол и лишь оттуда начинает выражать свое возмущение:
— Браво! Ловко сработано! А может, у меня была большая сумма денег в бумажнике и ты ее украл?
— Да пошел ты!.. — отвечает Женя, продолжая прижимать меня к себе.
— Я-то пойду, это вы меня оставьте в покое с какими-то тетрадями. Ничего не видел, ничего не знаю, — злорадно сообщает негодяй, однако губы его кривит неуверенная улыбка.
Мне ясно, тетради он теперь не отдаст, хотя бы для того, чтобы побольнее нам насолить, однако рассчитывал он на другое, да только сорвалось. И у меня сорвалось, теперь договориться с ним станет намного труднее.
Эх, Женя! Не выдержал, рванул напролом там, где надо было действовать хитростью.
Данька удаляется, вихляя тощими бедрами в знак самоуверенности и презрения к нам обоим; он, кстати, «забыл» оплатить счет — вероятно, тоже из вредности. Ничего, пусть лучше уходит, пока Женя занят моей страждущей особой, он сейчас снова рыцарь и спаситель; не ровен час, в нем проснется боец.
Мы расплачиваемся и выходим на маленькую площадь перед кинотеатром, она носит имя Шарля Азнавура; знаменитый шансонье много сделал для соотечественников, пострадавших от страшного спитакского землетрясения, и оказывает помощь Армении по сей день.
Я вижу Даниила — он садится в такси, которых в избытке на улицах города. Отворачиваюсь, пусть проваливает, не мозолит глаза; первый раунд проигран, но сдаваться я не собираюсь; не здесь, так в Питере Даньке придется вернуть дневники.
Перед тем как захлопнуть дверцу, он все-таки решает еще раз плюнуть ядом:
— А знаешь, Кать, раз ты интересуешься историей, рад сообщить, что ты связалась с отпрыском кровавой гэбни. Предок его был из своры энкавэдэшных псов, так что прими мои поздравления, патриотка.
С этими словами он хлопает дверцей, и такси трогается. Я висну на руке у Жени всей тяжестью из опасения, что он сейчас рванет вслед за машиной, не вынесет оскорбления, но почему-то заявление Даниила его поразило до такой степени, что он врос в асфальт.
— Жень! — пытаюсь его растрясти. — Ты чего? Неужели слова этого козла имеют для тебя значение?
Рядом уличный музыкант затягивает национальную мелодию на зурне, звук у флейты своеобразный и довольно пронзительный, Женя выходит из оцепенения и отвлекается на непривычную музыку. Потом мы идем дальше, я стараюсь его развлечь, не дать зациклиться на мрачных мыслях, рассказываю историю еще одной достопримечательности — памятника Кара-Бала. Тот, кого так прозвали горожане, умер сравнительно недавно — в начале семидесятых, был одиноким, нищим стариком, в молодости попал в тюрьму за политическую деятельность; родственники, по слухам, от него отказались, и мало кто знал его настоящее имя. Дни свои старик проводил на улице Абовяна, почти всегда на одном и том же месте, но милостыни не просил, наоборот, сам дарил влюбленным и девушкам цветы. После смерти Кара-Бала стал городской легендой.
Его статуя в человеческий рост стоит прямо на тротуаре, там, где он обычно стоял при жизни; бедняк, как и прежде, протягивает прохожему цветок. Вечный символ беззащитности и веры в добро.
— Катя, я благодарен тебе за желание оправдать моего деда, но из него легенда не получится, — вдруг говорит Женя, сделав свое образный вывод из услышанного.
— Откуда такое заключение? Данька ляпнул глупость, и ты сразу отступился?
— Он что-то вычитал, ведь тетради у него. Он сказал это неспроста, понимаешь?
— Спросим у бабушки, чего уж проще? Едем сейчас же и спросим.
Я полна решимости, хотя сама побаиваюсь правды, но хочу разобраться в этом деле до конца. Мы успели многое прочесть из за писей бабушки, и, странно, человек этот, Смуров, стал мне чем-то близок, возможно, я проецирую на него свое отношение к Жене, ведь в жилах внука течет его кровь. Нельзя отмахиваться от предков, мы все их продолжение, они нужны нам, чтобы лучше узнать самих себя.
Еще я думаю, любой человек рассчитывает на понимание, как при жизни, так и после своей смерти. И если ты равнодушно проходишь мимо протянутой к тебе руки с цветком, то убиваешь собственную душу.
Дома, однако, нас ждет разочарование и очередной повод для беспокойства: бабушка разнервничалась из-за пропажи тетрадей и слегла, у нее сердечная недостаточность, в доме пахнет лекарствами. Поговорить с ней сегодня не удастся, хотя в запасе у нас еще два дня, и я не теряю надежды что-то записать с ее слов.
Тетя Лия врача вызывать не советует, для бабушки это обычное недомогание, а врачей она не любит, самое лучшее сейчас обеспечить ей тишину и покой.
Молодежь снова собирается в саду. Разговаривают на приглушенных тонах, при этом все равно много жестов, эмоций, порой мы с Женей не понимаем, о чем идет речь.
Уже стемнело, над садовым столом горит простая лампочка, прикрепленная к стволу дерева, вокруг нее вьются мошки и бабочки. Арев-тати пришла поболтать с бабой Настей, но осталась без компании, развлекается тем, что сама с собой играет в нарды, это одно из любимых ее занятий, ей даже партнер не требуется. Она бросает кости, потом, едва не упираясь носом в доску, долго разглядывает, что выпало. За это время успевает два раза затянуться сигаретой. На мой шутливый вопрос, кто выиграл на сей раз, с возмущением отвечает:
— Ва-а, конечно я! Я всегда выигрываю! За Арев никто не угонится.
Нушик приносит чашки с чаем и вазочку с вареньем из белой черешни. Вчера было ореховое, я его обожаю, но Женя не оценил вкуса и вообще не понял, как можно сотворить варенье из грецких орехов. Нушик принялась было объяснять, что орехи берутся зеленые, неспелые, когда они еще достаточно мягкие,
