Боря открыл глаза. Перед ним висела желтая каска инструктора. Шувалов дернулся. Прудников стоял у противоположной стены и помогал встать Ольге.
– Тихо, – прошипел Евгений. – Вякнешь хоть слово, я найду момент, чтобы вырезать тебе язык.
Борька потрогал лоб. Он был перебинтован, культя левой руки тоже. К ноге привязали какой-то черенок.
«Шина», – подумал Шувалов и поднялся, хватаясь за подставленное плечо Соловьева.
Евгений водрузил на его голову каску и, повернувшись к Прудникову, спросил:
– Вы готовы?
Борька напрягся – ему предстояло идти с этим монстром. Но лучше идти с одним, чем дожидаться в бессознательном состоянии десять других.
Глава 7
Мишка едва смог удержать Сергея. Тот рвался к яме, будто собирался прыгнуть следом за сестрой. Он рычал, плакал, махал руками. Болдин усадил его, но сам встал между ямой и другом. Он мог в любой момент побежать и все-таки прыгнуть.
– Сереж, мы найдем помощь и обязательно вернемся за ней. Обязательно, – попыталась успокоить его Соня.
Он поднял на нее мокрые от слез глаза.
– Там нет дна, – просто сказал он. – Я посветил туда фонариком, но свет до дна так и не добил.
– Надо идти, – сказал Миша и попытался помочь Самсонову встать. Но тот отстранился и пробурчал:
– Со мной все нормально. Я сам.
Это могло быть очередной уловкой, но Самсонов подхватил лом, отобранный у одного из нападавших, и пошел в противоположную сторону от ямы. Мишка не расслаблялся и пошел следом, готовый перехватить его в любой момент.
– Через тот проход мы можем вернуться в параллельный ходок и уже по нему добраться до выхода, – сказала Соня, подошедшая к Михаилу.
– Да, наверное, – невнятно ответил Болдин и обратился к Сергею: – Серег, сейчас направо.
Самсонов кивнул (это Мишка увидел по движению луча от фонаря на каске), но, подойдя к проходу, остановился. Повернулся к друзьям.
– Я не могу, – произнес он, развернулся и побежал.
– Ну почему?! Почему, твою мать?! Я ведь так и знал! – взмолился Мишка.
– Побежали за ним! – крикнула Соня.
– Мы его не догоним, как бы тебе этого ни хотелось, маленькая потаскушка.
Соня обомлела. Она не ожидала услышать таких слов от Мишки. Сухорукова обернулась. Болдина за спиной тоже не было. Там стояла Антонина Петровна. Соня непроизвольно схватилась за сердце, чем вызвала гнев воспитательницы.
– Руки по швам! – крикнула Антонина Петровна.
Софья послушно сложила руки по бокам. И только теперь заметила, что стоит в чем мать родила. Нет, она не была той шестилетней девочкой, но стояла голой, точь-в-точь как в тот злополучный день.
– Я видела, ты трогала себя, как грязная потаскушка.
Что она могла сказать ей? Что показывала свою пипиську в обмен на просмотр чужой? Нет. Это было еще позорней, чем просто трогать себя.
– Ты трогала свою дырку, – сказала, как отрезала, воспитательница.
– Нет.
– Я у тебя не спрашиваю, – огрызнулась старуха. – Итак, ты трогала свою дырку. А знаешь ли ты, малолетняя потаскушка, для чего тебе эта дырка?
Соня не могла понять, спрашивает ее Антонина Петровна или это одна из реплик ее монолога, но на всякий случай мотнула головой.
– Эта дырка для двух вещей. Чтобы рожать детей и чтобы грешить. Ты выбрала второе, – рявкнула старуха.
– Почему вы так говорите? – едва сдерживая слезы, спросила Соня. Ей было стыдно, что она осталась в одной каске, что эта старуха выговаривает ей, взрослой женщине, о грехопадении.
– У тебя есть дети? – спросила Антонина Петровна.
– Нет, – робко ответила Соня. Ей в каждом вопросе (и не вопросе тоже) слышался подвох.
Старуха развела руками, мол, а я о чем.
– Но пользовалась ты ей не раз.
Снова вопрос наставницы больше походил на утверждение, поэтому Сухорукова решила переспросить. Так, на всякий случай.
– Что?
– Я говорю: ты не целка! – повысила голос воспитательница совсем чуть-чуть, но Соне показалось, что от ее голоса задрожали своды коридора.
Оставаться девственницей в двадцать пять лет вряд ли позволила бы себе хоть одна современная девушка. Разве что если она пролежала в коме последние лет десять или родилась в семье религиозных фанатиков. Нет, конечно, были и исключения из правил. Но они настолько редки, что были практически незаметны. Сухорукова не была исключением, не родилась в религиозной семье и не лежала в коме. Да и трудно оставаться девственницей в замужестве, в котором она пробыла три года. Бог не дал им детей. А потом забрал и Сашку.
– Мы пытались, – прошептала Соня. – Мы очень хотели детей.
Ее голос стал уверенней, и Сухорукова подняла голову на Антонину Петровну. Старухи не было. В коридоре, кроме Сони, вообще никого не было.
Сергей несся сломя голову не потому, что за ним могли бежать Мишка с Соней, а потому, что так он хотел отвлечься от мыслей. Плохих мыслей, кружащих над ним, словно мухи над сгнившим трупом. Они все здесь трупы. Эта мысль была одна из тех «мух». Кто-то раньше, кто-то позже, но они все умрут. Наташа уже умерла. Он не смог сдержаться и заплакал. Его сестренки больше нет.
Самсонов остановился и с силой ударил ломом о стену. Потом еще раз и еще. Еще и еще. Пока руки, обессилев, не выронили металлический прут. Сергей сел рядом и заплакал навзрыд. Теперь ему было наплевать, что его кто-нибудь застанет за таким постыдным для мужчины делом. Тем более самое постыдное, что он сделал в своей жизни, это был дурачок Федька. Издеваться над инвалидом, а потом еще и изнасиловать его? Никого не напоминает?
Сергей вытер слезы. В этой местной легенде три ублюдка насилуют инвалида. Ну, или инвалидов. В общем, сестер. Потом ублюдков затаскивают в шахту и убивают. Тут все правильно, как говорится, по делам их. Но вдруг Сергей Самсонов понял, что не случайно оказался здесь. Кто-то узнал о его преступлении и заманил сюда. Нет, это мало походило на правду. Если Наташу к этому делу и можно было притянуть как сестру, то ни один из теперешних друзей и знать не знал его тогда. Кроме Сони. Здесь что-то другое.
«А что, если за каждым, кто сейчас бродит по коридорам шахты, есть что-то? Какой-нибудь грех, за который положена смерть».
Опять из этого предположения выпадает Наташенька. И не только потому, что она его сестра и априори не могла чего-нибудь натворить. Хотя именно поэтому и выпадала. Выпадала… Падение. Мысли-мухи вернули его к смерти сестры. Она перед смертью с кем-то разговаривала, как и он несколько минут назад. Не с Федькой и не с его воспеткой (она их и знать не знала), Наташа разговаривала с тем, кого очень хорошо знала.
Тимур, не уходи, пожалуйста.
И еще.
Я люблю тебя.
Она не только его знала, она его близко знала. Теперь оставалось догадываться, что произошло между ними такого, из-за чего умерла Наташа. Ответ был где-то рядом, где-то на поверхности. Черт! Как он хотел на поверхность. Может быть, на дневном свету эти трупные мухи разлетелись бы в разные стороны и позволили бы ему жить. Жить, не думая ни о насилии над тихим дурачком Федькой, ни о смерти сестренки, ни о собственном наказании. А оно неизбежно и неотвратимо, как восход солнца.
