Прудников знал, что рассказчик он хреновый, но друг мог хотя бы улыбнуться ради приличия. Борька, забыв о всяком приличии, остановился и посмотрел на Славу.
– Может, и с нами так, – проговорил он.
– Что? – не понял Прудников.
– Они нас могли убить еще в деревне, так?
– Ну, так. А! То есть трахнуть и съесть. Но они захотели шоу.
– Да, – коротко ответил Борис. – Мы для них словно дичь.
Пока рассказывал, Самсонов очень надеялся, что Федька не появится. Сергей был уверен, что Федька – это тараканы в его голове и ребята их попросту не увидят. Но он боялся, что выдаст себя какой-нибудь фразой, брошенной призраку. Самсонов решил рассказать друзьям не все. О Федьке, о том, что они издевались над ним. Но об изнасиловании он предпочел умолчать. Если раньше он больше боялся наказания по закону, то сейчас по совести. И если закон был для всех один (в идеале так и должно быть), то совесть у каждого своя. И его совесть подсказывала ему, что унизить слабого – это ничего, терпимо. А вот если об этом узнают друзья, родители, весь мир, ярлык пидора никогда не смыть. Поэтому- то теперь он и рассказывал свою позорную истории поверхностно. Берег свою сомнительную репутацию.
– Он появился у ямы и говорил, что я ему сделал больно. А потом попросил, чтобы я пообещал, что больше так никогда не сделаю, – завершил свой рассказ Сергей.
Пауза слишком затянулась, и Самсон даже усомнился в том, что смог спрятать этот поганый ярлычок.
– Вот так дерьмо, – проговорил Мишка. – Если нас кто-то решил наказать за детские шалости, то…
– Издевательства над слабоумным – это, по-твоему, детские шалости?! – взвилась Соня.
– Че ты завелась? Ну не шалости. Никто же не умер. Тоже мне святая, – огрызнулся Мишка.
Самсонов был солидарен с другом, но молчал. Он все еще боялся выдать себя.
– Скажи, Серега, – вдруг попросил поддержки Болдин.
– Да. Вы знаете, мне очень стыдно, – сказал Самсонов. Он считал, что эта фраза является единственной верной в данной ситуации. Он своего рода держал нейтралитет. Не перечил святоше, обвинявшей его, и вроде как на одной стороне со своим защитником.
– Стыдно, когда видно, – сказал Мишка и махнул рукой. – Вообще, большего бреда я не видел. Нет воспоминаний, которые могут убить.
– Есть совесть, – возразила Соня. – Даже у самого неисправимого проходимца она есть. – Она резко повернулась к Сергею и, ткнув в него пальцем, сказала: – Она тебя замучает.
Сергей хотел нагрубить подруге. Нагрубить и даже ударить, чтобы она заткнулась. А еще ему хотелось крикнуть:
Софочка – красная попочка.
И еще:
Трогая свою дырку, ты выбираешь грех.
– Я буду не одинок, – только и смог прошептать Сергей.
– Конечно, дружище. Мы ведь с тобой, – не совсем понимая смысл слов, поддержал друга Мишка.
Дальше они шли молча. Сергей все еще думал о собственной репутации и не сболтнул ли он чего лишнего в рассказе Соне и Мишке. Судя по реакции Сухоруковой, расскажи он о том, как прищемил хвост кошке, она бы все равно обвинила его во всех смертных грехах.
Борька остановился. Несмотря на ранения, он был еще крепок. Славик тоже встал.
– Что не так?
– Кто-то плачет, – прошептал Шувалов.
Прудников прислушался. Действительно, кто-то всхлипывал в темноте.
– Стой здесь, – сказал Вячеслав и пошел вперед.
Он ступал медленно, боясь, что на него выскочит какая-нибудь тварь. Плач не всегда слабость. Это вообще может быть обманом. Шоу, мать его.
– Эй! Кто здесь?
Луч фонарика высветил белые кроссовки Олеси. Она сидела в нише в стене. Похоже, что плакала она, но Славик не был в этом уверен.
– Олеся?
А где же Марина? Может, это она плачет? Тогда что с Олесей?
– Что с тобой, Олеся?
Слава сделал шаг и снова остановился. Теперь он точно знал, плачет Олеся. Но что-то настораживало Славку. Настораживало? Ты снова испугался, тряпка! В стонах за дверью твоей спальни тебя тоже что-то настораживало. И чем все закончилось? Я никогда не вернусь к такой размазне, вот чем. А теперь вопрос знатокам. Будет ли Олеся с Вячеславом после их злоключений? Нет. Кто захочет быть с тряпкой?
– Олеся?
Славик все-таки решился и подошел к девушке. Плач стих. Странное дело, его фонарь не высветил зареванное лицо девушки, желтый свет упал на черную стену. Он понял, девушка лежала. Слава попытался нащупать ее руку, но не смог.
– Олеся.
Когда он понял, что случилось страшное, его накрыла паника, и он буквально выдернул девушку за ногу. Вячеслав подскочил и уставился на двуглавую девушку. Сестры улыбались ему.
– Тряпка, – сказала одна голова.
– Размазня, – шепнула вторая.
И только потом, придя в себя у обезглавленного тела Садовниковой, он понял, что эти две головы принадлежали Олесе и его бывшей жене.
– Что там? – услышал он голос Борьки.
– Олесю убили, – ответил Слава и заплакал.
– Это все он, – задыхаясь и кашляя, сказал Борька. – Эта тварь убила ее.
Прудников слышал, как Шувалов, пыхтя, словно паровоз, прыгал к нему, но у Славки не было особого желания помочь ему. В его голове билась единственная эгоистичная мысль: «Кто же поможет мне?» Удивительно, но до того, как увидел изуродованное тело подруги, он не воспринимал с полной серьезностью ситуацию, в которую они попали. Сейчас же он был шокирован настолько, что не мог сдвинуться с места.
Борька упал рядом и посмотрел на труп девушки.
– Что с ней?
– У нее нет башки, мать твою! – вспылил Славка.
– Это инструктор, – тихо сказал Борька, не обратив внимания на злобу друга.
– С чего ты это взял? – Прудников шмыгнул носом и уставился на Борьку.
– Он признался мне в убийстве Сани…
Прудя переваривал услышанное. Где Саня, а где они?
– Вполне возможно, – вдруг выдавил из себя Слава. – Но при чем здесь Олеся?
– Может, и ни при чем. Просто он меня пытался убить дважды за сегодня. Когда не получилось, он побежал сюда…
Боря ждал, что Прудников спросит, почему инструктору не удалось убить его, но он не спросил. Шувалов был рад этому, потому что у него не было ответа.
– Я убью эту гниду, – сквозь слезы произнес Прудников и встал. – Я обязательно его убью.
Это был тупик. Мишку, несмотря на деланую веселость, начало трясти. Он не был подвержен панике, но постоянная темнота его убивала. Одно дело, когда ты пьешь и танцуешь в клубе в мигающих огнях, а другое, когда ночь захватывает все, даже разум. Мишка уже трижды пообещал себе, что никогда больше не пойдет ни в один из ночных клубов. В лучшем случае днем и в детское кафе «Лакомка». Ночь – чтобы спать, а день – чтобы бодрствовать. И никогда наоборот. Самое темное помещение, в которое он войдет, это будет подъезд Славкиного дома. Вечно темный и пропахший мочой. Тупик просто его сбил с толку, будто это был единственный выход, и теперь он оказался заложен кирпичом.
