поднималось из тлеющих головешек, Дар огляделся… нет, в этой комнате ничего не осталось… разве что…
Он пошарил под подушкой и вынул свой блокнот, с которым не разлучался с самого начала путешествия. Некоторое время Дар задумчиво переводил взгляд с блокнота на раззадорившееся на смоляных дровишках пламя… а потом — как опомнился — подумал: «Нееет… это все… что останется после меня… В стопке этих листов — я сам, мои мысли и чувства… Да… пока их читает кто-то, я буду жить…»
Дар открыл чистую страничку и взялся за карандаш…
Маме… — вывел Дар… и новоприбывший черный ангел мягко склонился над его плечом…
Дрожание душ
Тридцати смертных тел…
Ах, мама, войны
Здесь никто не хотел…
Да, я иду к смерти,
Но вижу покой…
Мне жаль только —
Их забираю с собой…
Мне дали понять,
Что я жертва Войне,
Что счастья, любви —
Не положено мне.
Я скоро уйду
Во главе Тридцати —
Я тридцать первый…
Мама, прости…
Дар не сдержался, и из глаз брызнули слезы. Он плакал молча; болезненно вздрагивая и роняя на джинсовую куртку крупные капли соленой влаги…
…Яна собирала свои слезы… соль и горечь… Соль печали о бедном Редьяри… и горечь ненависти к Фенриру… Ее подруги — те, кто решился на такое — пели печальную песнь. Она называлась Песнью волчицы, потерявшей волчат. Девичьи голоса пели так тонко и протяжно, что порой слов было не разобрать, и тогда только мелодия разрезала мрак тесного домишки и терзала и без того израненные сердца…
— Великая Праматерь, — молилась Яна, окропляя собранными слезами деревянную фигурку Волчицы-кормилицы, — освободи моего сердечного друга, призови своего непутевого сына назад в небесный чертог…
— Верни наших парней… — отозвались другие девушки. — Верни…
…Громко стучало сердце, и в мозгу Яны бился, раздаваясь все громче и громче, истошный крик Редьяри: «Помоги!!! Помоги мне его изгнать!!!»
Рон наблюдала, как Дар выбирает смертников. Он обходил ряды добровольцев, останавливался перед каждым и о чем-то с ним говорил… Отсюда не было слышно слов, и вообще все казалось маленьким, точно кукольное представление…
Прижав к груди блокнот сына, Рон вновь почувствовала, как по щекам бегут горячие слезы… Глаза ее распухли. Казалось, всю жизнь они плакали…
Ив, стоявший рядом и наблюдавший, чтобы сестрица не наделала глупостей, тоже не прочь бы поплакать — чтобы стало легче, а то этот дрянной камень, навалившийся на душу, грозился его раздавить…
Но, даже не в мужской гордости дело, — просто если и он сейчас разрыдается, то дорога им обоим только сразу в могилу… Кто-то должен быть сильным…
Ив посмотрел на добровольцев. Все Тигры. Все — суровые опытные воины с волосами, тронутыми сединой — молодых Дар отправлял прочь сразу… Приморцев он и вовсе брать отказался. Сказал, что в гуще чужой армии нужнее мечи, а не пушки… А дяде строго-настрого велел не отходить от матери ни на шаг… «Дядя Ив… — сказал он тогда. — Даже если все здесь погибнут, мама должна жить!..» И Ив готов был выполнить приказ племянника, любой ценой… и не задавая вопросов…
Он посмотрел на сестру… а Рон, казалось, впала в какое-то беспамятство… она покачивалась на каблуках и что-то начала бормотать… Ив прислушался и разобрал слова:
Уходишь сражаться,
Мой маленький сын.
Четырнадцать лет…
И четырнадцать зим…
Но взгляд — он погас;
Тень коснулась лица…
Зачем ты, как Тигр,
Завел песнь Конца…
Зачем же ты гасишь
В ладонях огонь —
Зачем свое счастье
Сжимаешь в ладонь…
Зачем палачом
Выбираешь отца…
«Ах, мама, я выбрал:
Смерть лучше Конца…»
Уходишь сражаться,
Мой маленький сын…
И даже победы
Не чаешь в душе…
Четырнадцать лет
И четырнадцать зим!
А жизнь, говоришь,
Завершилась уже…
— …Нет, ты слишком молода… а у тебя маленький ребенок… — почему-то последних воинов в шеренге Дар отчислял одного за другим.
…Кто-то дернул его за рукав: глядел он вверх, присматриваясь к лицам высоких Тигров, и
