поддавшись глупому порыву… В общем – поддавшись!.. И теперь испытываю чувства человека, предавшего свою веру, подорвавшего свои собственные устои. Я как будто пнула щенка. Что противоречит всей картине моего мира. И ещё – то, что я переспала с мужчиной моложе себя, означает, Александр Вячеславович, что я старею. – Она прикурила следующую сигарету. – И более ничего. Короче!.. – Мальцева запнулась ненадолго и выпалила: – Наше с вами приключение ровным счётом ничего не значит, Александр Вячеславович. Зарубите это себе на носу!
– Ладно… Ещё кофе, Татьяна Георгиевна? Может быть, с коньяком?
– С коньяком? Уже полчетвёртого. В полвосьмого я обычно прихожу на работу. Когда я вообще на неё прихожу. В том смысле, если я вообще с неё ухожу… Глупость какая-то… И что значит ваше «ладно»?!
– Ладно, я зарублю это себе на носу.
Интерн усмехнулся и встал. Подошёл к кухонным шкафчикам. Достал коньяк. Всё-таки у него была совершенно прекрасная фигура. Как у Панина в молодости. Или даже как у… Ой нет! Даже думать о его имени сейчас не надо. Того, кто был помощнее Семёна Ильича.
– Вы как-то с носами переборщили, Татьяна Георгиевна. Тому – утёрли, этому – зарубили. И всё за один присест.
– Смеётесь, Александр Вячеславович? Грамотный, да? Обчитались где-то чего-то? Мол, чем меньше женщину мы…
– О, вот когда вы язвите, Татьяна Георгиевна, вы становитесь невыносимо очаровательны! И, кстати, фобии – они, как правило, лечатся. А вероисповедания частенько меняются.
– Я поняла, да. Психологическое айкидо… Александр Вячеславович, вы не занимались плаванием?
– Ну что вы, Татьяна Георгиевна! Для пловца у меня слишком круглый бицепс и пропорционально раскачанная шея. Пловцы в этих местах более… Более плоски. Я занимался всем понемногу. В основном я занимался собой, а не плаванием, не горными лыжами, не восточными единоборствами и не академической греблей. Я всегда занимался собой. А сейчас мне хочется заняться вами.
– Вы наглец, Александр Вячеславович!
«Наглец» налил ей полную рюмку коньяку.
– Вам не кажется странным, Татьяна Георгиевна, что вы, сидя на моей кухне, в моей рубашке, выпивая мой кофе и мой же коньяк, называете меня наглецом?
– Вы очень обаятельный наглец, Александр Вячеславович. Ваше здоровье!
Мальцева махнула залпом. Стало тепло, весело и хорошо. Какого чёрта, в конце концов?! Красивый мужик. Не без чувства юмора. Не без благородства манер. Уместный. Своевременный. Она стареет? Возможно. Не стареют только вовремя умершие. Но она-то жива! И пока ещё не слишком постарела. Если Панин теперь дедушка – то и вовсе смешно. Смешно себе отказывать в такой малости, как вкусный секс с красивым заботливым молодым мужчиной.
– Вы живёте далеко от роддома, Александр Вячеславович? Совсем не помню, как я тут оказалась. До какого-то момента, разумеется, помню… Был чудесный вечер. А как сюда добрались – не помню… – Она рассмеялась. – Нет, ну с какого-то момента, разумеется, помню…
– Я вам сейчас всё напомню в подробностях! – Интерн легко поднял её с табуретки и отнёс в спальню…
Он вызвал ей такси на семь утра. И попросил ничего не говорить. Она ничего ему и не сказала. Только поблагодарила за такси. На утренней пятиминутке в отделении он с ней вежливо поздоровался. Вежливо и ровно. Серая мышь Светлана Борисовна, схватив интерна за локоток, начала что-то ему шёпотом выговаривать. Татьяну Георгиевну это неожиданно неприятно резануло. Что она там может ему выговаривать? Строит из себя великого гуру? Рассказывает, куда анализы клеить? Сегодня на плановое кесарево надо взять интерна. Светлана Борисовна в пролёте. У него, ей-богу, дара к хирургии больше, чем у этой невзрачной девицы. Она второй год в ординаторах, а в ране суетится, как старая дева перед сватовством… Ох, молчала бы ты, Татьяна Георгиевна, про старых дев!.. Ну хорошо, хорошо… Старая. Зато не дева. Блин, ну что за мысли тревожат заведующую отделением на внутренней пятиминутке?! Сосредоточься, корова! Тут и так, поди, разговоров уже хватает. Уж слишком эффектным было вчерашнее бегство. Включись!
– Панина Екатерина Петровна, двадцать три года, беременность первая, тридцать девять – сорок недель. Роды первые, срочные. На дому. Послед без дефектов. Родовые пути осмотрены – целы. Новорождённый женского пола, весом три пятьсот, пятьдесят один сантиметр. С оценкой по шкале Апгар[2]…Ой, простите. Какой уж тут Апгар, на скамейке-то! – доложила среди прочего дежурная акушерка.
Все присутствующие в ординаторской сдавленно захихикали. Мальцева постучала ручкой по столу и хмуро поправила:
– Какая! Апгар – она какая. Потому что женщина. Стыдно не знать!
– Кхм! Общее состояние родильницы удовлетворительное, – максимально серьёзно завершила доклад старшая смены.
– В люкс хоть хватило соображения положить?
– Обижаете, Татьяна Георгиевна. Да Семён Ильич тут сам ночью был, так что… – Акушерка помахала рукой. – Второй этаж, третий люкс. Носимся как с писаной торбой. Не волнуйтесь.
Надо же Мальцевой было столкнуться с Паниным именно в лифте, именно этим утром! Да ещё и в компании Святогорского! Что за еврейское счастье!
– Доброе утро! – сказала Мальцева всем.
– Доброе, Татьяна Георгиевна! – чересчур вежливо и официально раскланялся Аркадий Петрович.
– Доброе утро, Семён Ильич! – уже адресно обратилась она к промолчавшему Панину.
Двери раскрылись, и начмед вылетел из лифта, так и не удостоив ответным приветствием заведующую обсервационным отделением.
– Пошли наверх, покурим, – шепнул Святогорский.
– Что это с ним? – спросила Мальцева.
– Тебе лучше знать. Слушай, что у нас тут была за ночь… Цирк, да и только! Тебе уже Марго наверняка рассказала!
– Рассказала. Не пойду я курить наверх. Меня Панин уволит.
– Не уволит. Он без тебя жить не может.
– Может. Он прекрасно может без меня жить. Он не может видеть, как я могу жить без него.
Утренняя врачебная конференция была молниеносной. Сразу после неё Панин унёсся в горздрав. А Мальцева ушла в операционную. Рабочий день покатился своим чередом.
К двум часам дня Татьяна Георгиевна дошла наконец до третьего люкса на втором этаже.
– Здравствуйте, Татьяна Георгиевна! Я так рада, что лежу именно тут, именно у вас! Вы меня не помните? Вы были на нашей свадьбе, и ещё мы виделись на дне рождения Семёна Ильича, я – Алёшина жена! – бодро затараторила ей навстречу молодая хорошенькая женщина. – Вы представляете, какой ужас?! Я родила на скамейке! Семён Ильич страшно кричал на Алёшку, он ему говорил, что мы идиоты, ну и всякое такое… Что его теперь весь город на смех поднимет, что…
– Здравствуйте, Катя. Я вас прекрасно помню. Ложитесь, я вас осмотрю…
– Нет, это на самом деле очень весело, Татьяна Георгиевна! – Жизнерадостная Катя улеглась в кровать и явно собиралась рассказать Мальцевой историю своих родов «на дому». То есть на скамейке. – Понимаете, я же не собиралась рожать на скамейке! Просто я помню нашу практику в родильном доме на четвёртом курсе. И помню, что мне совсем там не понравилось. Женщины какие-то все суматошные, несчастные. Врачи все какие-то злые, издёрганные. Практикантам ночевать было негде, все на нас цыкали. Вот я и решила тянуть до последнего…
– Катя, но вы же не практикант, а беременная! Были… Вы – студентка пятого курса медицинского университета! Вы – невестка начмеда одного из самых крупных родильных домов города. Всё-таки вы должны понимать, что нельзя тянуть до последнего.
– Понимать – понимаю. Но всё-таки решила тянуть. Ну и вот, короче, началось. Больно, но терпимо. Алёшка на ночном дежурстве в своей травме, ну а я хожу, схватки считаю, ужин готовлю… Ну, думаю, как будет перерыв между схватками в пять-шесть минут – тогда такси вызову и поеду сюда. Чтобы никого заранее не тревожить. Тем более у всех вчера двадцать третье февраля, что я, не понимаю, что ли?
