– Испереживался! – саркастично ляпнул наркотизатор. – Тань, куда бабу? В интенсивную?
– Ну разумеется.
– Иди-знай. Сэмэн совсем чумной. Вдруг «не разумеется»?
– Ну так пойди, спроси!
– Что я, больной на голову? Ты сказала в интенсивную – вот и под твою ответственность. Кровопотеря какая?
– Литр пиши.
– А-а, так ты её мне в интенсивную, чтобы с кровью не самой мудохаться?
– Ты начал капать, ты и продолжай. А в интенсивную госпитализируют совсем по иным причинам!
– Танька, ты-то чего рычишь? Это что, заразно?
После перекура Татьяна Георгиевна почти полтора часа писала историю и заполняла журнал операционных протоколов. Ну Панин, ну гадина! Нашёл себе девочку-писаря. Скотина!
Около двух часов ночи она позвонила ему в кабинет.
– Да!
– Я так надеялась, что ты не возьмёшь трубку!.. Я всё написала. Подпись терпит до утра?
– Не терпит. Зайди.
Чтоб ты был здоров!
– Татьяна Георгиевна, я вам больше не нужен? – ехидно поинтересовался Панин, как только она прикрыла дверь, войдя в кабинет начмеда.
– Если вы о кесарской с поперечным, то она стабильна. Вы можете совершенно спокойно ехать домой, Семён Ильич.
– Ты прекрасно поняла, о чём я! Что это вчера было?!
– Уже позавчера, Сёма. Два часа ночи. Нормальные люди давно спят в своих кроватках, а не выясняют отношения, путая рабочее с личным, а тёплое с мягким. Так что позавчера-вчера было? У тебя внучка на автобусной остановке родилась? – Татьяна Георгиевна хихикнула и полезла в один из шкафов. Достала бутылку отменного коньяку, две рюмки и налила абсолютно равные порции. Одну рюмку передала Панину. – За тебя, мой дорогой.
Они выпили.
– Ты переспала с ним?! – чуть не взвизгнул Панин, так зверски жахнув об стол рюмкой, что у той отвалилась ножка.
– Сёма! Ты взрослый мужик. Руководитель крупного лечебно-профилактического учреждения. Семейный человек. Многодетный отец. Дед уже. А ведёшь себя, как пацан, тёлку которого видели «на раёне» с другим.
– А ты ведёшь себя как блядь! Как старая блядь! – злорадно прошипел Семён Ильич.
– Ты ещё забыл добавить прилагательное «одинокая», – безмятежно прокомментировала Татьяна Георгиевна. – Старая одинокая блядь. Вот так бы было правдивее. Мы, старые одинокие эти самые, Сёма, можем вести себя как угодно. И с кем угодно. Потому что мы никому ничего не должны.
– Я сколько раз тебе замуж предлагал!
– Ой, ну завёл шарманку… Не так уж и много раз, если ты решил заделаться счётной комиссией. Не так уж и много. И не так уж искренне предлагал.
– Чем ты вчера занималась?!
– Ну ладно. Правда, правда и ничего, кроме правды. Ещё позавчера я термоядерно кокетничала с интерном на нашей ежегодной вечеринке двадцать третьего февраля, которую мы проводим в изоляторе вверенного мне отделения обсервации. Затем мы с интерном покинули здание…
– Выставила меня на посмешище!
– Опять твои ненужные эмоции. Как я могла выставить тебя на посмешище? Если бы Варвара Панина кокетничала с интерном – это было бы действительно посмешище. В смысле – ты был бы выставлен на посмешище. Но Варвара Панина жена и мама. Больше у неё профессий нет… Пардон, теперь ещё и бабушка. Многостаночница. В отличие от меня, имеющей одну-единственную специальность: акушер- гинеколог. Разумеется, я понимаю, что вы, Семён Ильич, в качестве начмеда конечно же сильно беспокоитесь за моральный климат в коллективе. Но тогда вам самому в первую очередь необходимо прекратить никому не нужные и даже тягостные многолетние отношения с заведующей обсервационным отделением Мальцевой.
– Так я что, больше тебе не нужен?!
– Я так понимаю, в текущий момент времени вопрос о ненужности кого бы то ни было лично мне – становится просто-таки злободневным.
– И не ёрничай, пожалуйста!
– Сёма, для полноты картины тебе не хватает только руки заламывать. Кстати, что мы стоим, как два мудака? Ты не возражаешь, если я присяду на диванчик?
Татьяна Георгиевна шлёпнулась на диван и закинула ногу на ногу.
– А если ты будешь так беспредельно галантен, что позволишь мне закурить у тебя в кабинете, то я расскажу тебе, что было после того, как мы с интерном покинули здание. Именно на этом месте правдивого повествования ты меня перебил. Создаётся впечатление, что на самом деле ты не хочешь узнать продолжение.
– Кури! Пепельница сама знаешь где. Для тебя только и держу, между прочим!
– Как душевная щедрость! Какие милые разборки в два часа ночи в кабинете начмеда! Мечта любой женщины, что и говорить!
– Или ты прекратишь язвить, или я…
– Что ты?! Сёма, ну что – ты? – устало выговорила Татьяна Георгиевна и прикурила сигарету.
– Так что было дальше? Я хочу знать! – Панин опёрся на свой стол. Возможно, если бы он сел рядом… Но он не сел рядом. Он продолжал изображать обиженного любовника. Всё это напоминало плохо поставленную комедию.
– Дальше мы с ним пошли в кабачок. Потом ещё в один кабачок. А после – завалились к нему домой. Целоваться начали ещё в такси. Дальше помню смутно, но общее впечатление хорошее. Состояние моё было, что называется, удовлетворительным. То есть – полностью. От и до. Прям тебя вспомнила в лучшие твои времена, вроде нашей студенческой поездки в Карпаты.
Панин становился всё мрачнее.
– Ну а потом меня разбудил Маргошин звонок. В три часа ночи. Она спешила меня обрадовать – ты стал дедом. И ей было абсолютно наплевать, сколько времени, где я и с кем. Как, впрочем, всем вам, моим добрым друзьям, наплевать на собственно меня. Затем мы с интерном выпили немного кофе с коньяком, немного покурили и снова отправились в койку. Моё состояние было уже куда более осмысленным, чем во время первого сета. И могу тебе сказать, что в постели он просто замечателен.
Семён Ильич подошёл к Татьяне Георгиевне и…
– Ты хочешь залепить мне пощёчину, но никак не можешь занести руку? Не стоит, Сёма. Не стоит… Распишитесь в истории и в журнале операционных протоколов, Семён Ильич. После чего я, с вашего позволения, всё-таки поеду домой.
– Ты же выпила!
– Ой, я тебя прошу. Жалкая рюмочка коньяку. Сейчас зажую кофейными зёрнами и поеду. В три часа ночи в такую погоду ни одно ГИБДД паршивого щенка на улицу не выгонит.
– Тань, ты всё выдумала, да?
– Что всё?
– Ну всё вот это. Про кабаки и постель. Ты же специально, да?
– Я тебе ещё подробностей не рассказала. Ну, постельные опустим, раз ты не помнишь себя в Карпатах… Действительно, столько лет прошло, кто припомнит такие детали? Сейчас-то наш с тобой секс долгим и вкусным уже не назовёшь… Я про кухонно-кофейные подробности. С Марго по телефону я свистела голая. А интерн вынес мне свою рубашку. И кофе он мне варил, и коньяк наливал, и сигарету прикуривал совсем голый. Вот так вот.
– Ну точно всё выдумала. Чтобы меня позлить. Давай бумажки!
Татьяна Георгиевна молча кивнула на стол, где лежала история и журнал операционных протоколов.
