Дочь как будто понимает это, притихнет. Теперь у него новая тема для дразненья: называет именами своих многочисленных подруг, говоря: какая разница, какое имя носить. Он хочет, чтобы у его жены каждый день было новое имя.
В будни никого. Кормила грудью. Вошел Ленечка. Трое суток пропадал. Как волка, он всё в лес. Видит: занята. С коварной улыбочкой, на колени перед стулом, целует пухленькие ножки младенца, а с младенца перешел на мать, у нее ноги целует, одну ногу, другую, и поглядывает, смеясь глазами. И этот дразнит. У этого своя манера. Также улыбаясь, поднялся с колен, как ничего не бывало, ушел к себе. Не было слышно до вечера, не подавал никаких признаков своего присутствия.
Ленечка уже не раз остается дома. Может быть, и преднамеренно. Кто его знает. В квартире они одни, вот опять войдет, вкрадчиво ступая и улыбаясь. Что-то кошачье в нем, грация эта, гибкий, как барс. Но нет, не вошел, не повторил своего дерзкого вторжения.
Застала его за странным занятием: Ленечка сидел на краю ванны, опустив в нее ноги с закатанными штанинами, и резал себе ножом ногу. Эту операцию он производил с невозмутимым видом, как будто физическая боль для него не существует. Не поморщась, вспорол от щиколотки до колена. Кровь залила ванну. «Что ты делаешь?» — закричала в ужасе. «Кровь пускаю, — ответил спокойно. — Лишняя. На башку давит. Тяжело». Пришлось с ним повозиться, жгутом ногу перетягивать — кровь остановить, перевязывать рану. Он позволил оказать эту первую медицинскую помощь, проявив полное безразличие к заботам об его здравии.
Зиму перезимовали. Май. Английский парк зазеленел, полон птиц, пенья, щебета. Птахи строят гнезда, будут выводить птенцов. Засиделась дома, скорей бы на работу, фабрика заждалась.
Утром в воскресенье послала Бориса за молоком, кашу сварить для Клары. Борис в тренировочном костюме, в чем дома ходит, в прибалтийской шапочке с козырьком, не позавтракал, не побрился, отправился, покачивая бидончиком. Долго не возвращался. Больше часа. Да что такое? Пошла искать. У молочной цистерны нет. Куда запропастился?.. День — чудо. Не заметила, как дошла до Ольгина пруда. Любимое место гуляний, часто сюда с детской коляской. Постояла немного у ив. Посреди пруда два островка, на том, что побольше — Царицын павильон. Недавно восстановлен. Блестит среди зелени. У входа старуха, кричит лодкам: «Не проплывайте мимо! Добро пожаловать в павильон! Плата рубль. Всего один рубль!» Старая карга, орет во всю свою луженую глотку. Вспомнила, что на той стороне улицы видела как-то раз Ленечку, мельком: выглядывал из окна второго этажа. Захотелось посмотреть на этот дом.
Подходя, увидела: окно на втором раскрыто, высунулся по пояс Борис в своей прибалтийской шапочке с козырьком. Ничуть не удивился, помахал рукой, чтоб шла к нему. Любопытно. Поднялась туда. Накурено — топоры вешай. Стол, за столом фигуры. Ленечка, его стриженая голова-ежик, с дружками, режутся в карты. Борис не участвует, следит за игрой. На столе пивные бутылки, тут же бидончик с молоком, за которым посылала. Угол комнаты отгорожен ширмой. Борис налил пива, протянул стакан. «Доиграют, и пойдем», — сказал. Ленечка смутился, как-то странно он посмотрел. Бросил карты на стол, смешал в кучу. «На сегодня хватит, — сказал он, деланно зевая. — Иди, иди! — приказал Борису. — Забирай свое молоко и уматывай. Жена его по всему Петергофу ищет, а он, паразит, пиво тут дует, раздулся, как вурдалак!» Борис молча взял бидончик с молоком и пошел к выходу. Кто-то из сидевших за столом произнес с ехидцей: «Архитектор за ширму хочет, а ты не пускаешь».
Покинули этот дом. Борис гордится Ленечкой, с восхищением рассказывает о подвигах брата — сколько челюстей сломано и черепов пробито. Теперь, пока шли, вдруг пустился повествовать о ленечкиных подвигах другого рода.
II
В июне вышла на работу. Долгонько пропадала, успели забыть. Вернулась вовремя, могла попасть под сокращение. В отделе новый начальник, Юргис Иванович, литовец. Принял ласково, назначил на прежнюю должность. Юргис Иванович произвел впечатление. Громада, рост под метр девяносто. Голливудская улыбка. Улыбается белозубо, во все лицо — словно солнце из-за туч вышло. У него университет, факультет математической лингвистики, оставляли на кафедре, отказался, ушел, хочет живой работы, быть практиком, а не штаны протирать. Вот он какой, Юргис Иванович, новый начальник. Юргис, как его тут чаще называют, без отчества. Говорят, такого профессионала по вычислительной технике во всей стране не найти.
Не прошло недели — Юргис позвал к себе в кабинет для разговора. Он заметил ее способности, у нее светлая голова, в математике она как рыба в воде, школу окончила с золотой медалью. Неужели она собирается век сидеть в операторах? Она рождена не для того, чтобы так низко летать. Так вот, он хочет ей помочь. Почему бы ей не поступить в Текстильный институт Кирова, на заочное? Ну что?..
Этот разговор воодушевил. Сама всегда была высокого мнения о своих умственных способностях. Действительно: зачем губить молодые годы, зарывать талант в землю? Путь открыт. Поступила в Текстильный с легкой руки Юргиса.
Юргис пригласил прокатиться после работы. У него своя машина. Повез к заливу. Распили бутылочку. Песок теплый, солнце садится, залив — зеркало, кораблик-улитка ползет. Кронштадт, хорошая видимость; пустынное побережье, ничьи глаза не следят. У чаек свое — рыбешку высмотреть. Падают ковшиком. Искупались. Тут достаточно глубоко, с головой, не надо идти километр по колено. Вполне можно искупаться, как в настоящем море.
Возвращалась поздно. Одна в пустом автобусе от вокзала. Светло, белые ночи. Вышла на своей остановке. Там — Борис. Ждал и дождался. Крепко взял за рукав куртки:
— Ну, всё. Идем в парк!
— Зачем? — спросила, пытаясь освободиться.
— Вешать тебя буду, — ответил хмуро.
Фонарь светил на остановке. У Бориса глаза белые, без зрачков, как тогда. Припадок бешенства. Зверь, убьет. На другой день после свадьбы Борис нашел неотосланную записку. Страшно избил. Выволок в коридор, сорвалась с крючка, рухнула летная куртка отца. Это его отрезвило. Все вдруг прошло, как будто ничего и не было. Теперь — опять. Тащит вешать на первом суку. Крепко ухватив за рукав, волок волоком через дорогу. Силища бычья, как ни упирайся. Ни души кругом. Спасенья нет. Ухватилась за столб. Оторвал от столба, поволок дальше. Вот и конец. Где же у него веревка? На этой березе?.. Шум колес. Подошел к остановке еще один автобус. Вышли двое мужчин. Вырвалась, забежала за автобус с другой стороны. Кричала водителю, стучала в дверцу. Не открыл. Бежать во весь дух к дому. Вцепилась в ручку двери. Борис настиг, начал отдирать руки, ломать пальцы, выкручивать запястья. К дому подошли те двое мужчин из автобуса. Жильцы с четвертого этажа. Закричала: «Спасите!» Вопль отчаяния. Борис отпустил, ему пришлось разговаривать с этими двумя. Мигом на второй, кнопку звонка… Открыла Надежда. Тут же в прихожей — свекровь. Повелела встать у нее за спиной. Борис вступил в квартиру молча, смирный, как овечка. Совсем другой человек. Ушел в комнату, лег, как был, в одежде, в башмаках, на кровать, лицом к стене, и не шевелился. Боялась оставаться с ним. Взяв дочь, перешла ночевать к свекрови.
Юргис повез в Лисий Нос. Весело провели время. Юргис рассказывал анекдоты и смешные истории. Решила впредь быть осторожней, вернулась домой в срок. Борис строго оглядел с головы до пят. Ничего подозрительного. Шутил, дразнил. В своем амплуа. Настроение у него самое благодушное. Стала переодеваться — из одежды посыпался песок, привезла с залива в швах и складках. Песок-предатель. Улика. Лицо Бориса изменилось, начинается припадок. В чем была, в трусах и лифчике, выскочила из комнаты и пыталась запереться на задвижку в ванной. Не успела. Настиг, рванул дверь. На этот раз спас Ленечка. Он оказался дома. Одним прыжком — остановил занесенный для удара кулак. Такой удар размозжил бы голову о стену. Испугалась не на шутку. Страшно оставаться с ним в одной комнате. Пора принять решение. Пора. Жизнь на Озерковой улице зашла в тупик.
В отделе сорок операторов (одни женщины).
— Девочки, кончай работу! Пировать будем! — объявляет Юргис.
В его кабинете накрывают стол, разливают в чайные чашки спирт. Этот технический спирт — для протирки машин. Весело, беззаботно, легко. Пьют много, но почему-то никто никогда не напивается. Ведет в ресторан «Висла» через мост. В другой раз — в Асторию. Заказывает обильные, дорогостоящие блюда.
— Ешьте, ешьте, девочки! — говорит Юргис. — Вы такого еще не пробовали в своей нищей жизни, — а сам не прикасается к яствам, курит, развлекает своими неистощимыми балагурствами. Везет в какое-нибудь новое место. Повторяться ему скучно. Любой шаблон и рутина наводят на него смертельную тоску. Каждый
