делам. Она не хочет, чтобы бухгалтерия слышала ее разговоры. Говорит в трубку: «Да, это я! Леля с Песочной!» Операторы так ее и прозвали: Леля с Песочной. Ольга Витальевна царедворка, умеет ладить с большим начальством и делать дела. С директором Цесаркиной у нее дружба. Юргиса на себе женила. Развелась со своим адмиралом, оставила прекрасную квартиру в центре города, теперь на Песочной, в коттеджике. Приходит, при всех садится Юргису на колени, обнимает за шею, ерошит волосы на полыселой голове. Зачем он ей, этот гуляка, ей — такой расчетливой? Загадка. Удивительный он, Юргис. Чем он на всех так воздействует? Отчего в отделе одно его присутствие вызывает у всех такое волнение, такой подъем, эйфорию? Он производит наркотическое действие, он самый что ни на есть сильный наркотик. Мужчин он подавляет своим превосходством. Все они рядом с Юргисом уничтожаются в пыль и прах. Один только механик Алексей отзывается о нем пренебрежительно, однако от участия в пирушках и от угощений никогда не отказывается. Да, Юргис. Позови он, помани только пальцем…
Предложил довезти до дома, как раз едет в ту сторону. В дороге жаловался, как он одинок, какая у него смертельная тоска. Хулил Ольгу Витальевну. Намертво вцепилась. Ему от этой мещанки по гроб не избавиться. Дура, лишенная всякого самолюбия. Деньги дает на его любовные похождения, сколько ни потребует, столько даст. Вытаскивает из подвалов в выселенных домах, где он пьет насмерть в жуткой компании. Спасает! Но его не надо спасать! Он там вполне счастлив, это его место, там ему не скучно, там весело. Он изобрел игрушку: механический конь. Чудо-конь! Заведешь — скачет. Игрушечная фабрика возьмет с восторгом, даст большие деньги, есть патент. Только зачем? У него предчувствия, черные сны. Ему приснилось, что друг его, коммерческий директор «Скорохода», страстный любитель конного спорта, разбился насмерть на ипподроме. А сам он лежит трупом у лифта, в двух шагах от своей квартиры, соседи идут мимо, думая, что он пьян, а у него сердце лопнуло, как пузырь… «А знаешь, почему Пушкин был ранен в живот? — вдруг ни с того ни с сего спросил Юргис. — Не знаешь? Дантес туда целился, где у мужчин сила, да промахнулся…»
Фабрика, фабрика, бабье царство. На четыре тысячи женщин двадцать мужчин. Сшила себе юбку из габардина темно-темно синего цвета, коротенькую, по моде, выше колен. Всем на собрание, на той стороне Мойки в клубе Володарского. Тоска — эти собрания, Юргис умирает от скуки. В перерыве берет с собой, в буфет, промочить горло. Он-то громада, рядом с ним… За спиной шипящие голоса швей: «Ишь, пташка на каблучках! Напялила на себя юбчонку — ляжками сверкать!»
Главный бухгалтер Ольга Витальевна встречает на лестнице, на переходе к кабинету директора. Перегнувшись через перила пышным бюстом, жеманясь, доверительно сообщает об интимных тайнах своей жизни с Юргисом. Только что она посвящала в эти тайны директоршу Цесаркину:
— Ой, знаешь, что я тебе скажу! — восторженно восклицает Ольга Витальевна, сияя своими огромными изумрудными глазами. — Я и Марье Александровне сейчас сказала — почему я сегодня опоздала на работу. Юргисик-то, Юргисик-то мой! Все что-то стесняется, все свои трусики что-то прячет, прячет. Смотрю: а трусики у него в крови! — при этом Ольга Витальевна блаженно улыбается, говорит с придыханием, млея, сама не своя, как безумная.
Одна в секретарской, дежурная по фабрике, раз в квартал. Устроилась на диване, не спится, тревожно. Третий час, пятый… Дымом откуда-то… Горит фабрика? Пожар? Бить в набат, бежать, тушить, спасать… Померещилось. Ничего не горит и никакого дыма. Томительные предчувствия, страхи, от всех этих разговоров, от всего… Снится — не снится: как будто лежит на лестничной площадке Юргис. Но это не Юргис, это — Ленечка, у него прострелена голова… Как хорошо, что это только сон на дежурстве, лживый сон, не вещий. Кошмары всегда снятся от неудобного лежания на таких ложах. Обычное дело. Восьмой, скоро дежурству конец…
На набережной ждет Борис. Каким ветром? Давно он не показывался здесь. «Поедем в Петергоф», — проговорил погасшим голосом. Глухо, как из могильной ямы. В глазах тоска. Как будто его, как быка, на бойню ведут. И этот?.. «Побудь около меня сегодня, — попросил он. — Меня сегодня надо постеречь, понимаешь? Хотел повеситься в ванной, да веревка попалась гнилая. Когда-нибудь и крепкая ведь попадется».
V
С Борисом всё. Что ж было б тянуть дальше? Как веревочка ни вейся… Квартиру на Озерковой улице в Петергофе оставила без грусти. Там пролито много слез, скрытых от всех. Дико подумать, если бы Зинаида Юрьевна, эта железная свекровь застала плачущей. Там это не принято. Там даже болеть нельзя. Там, если у кого жар, температура под сорок, лежит плашмя, не услышишь, что он болен, ни единой жалобы на нездоровье, ничего такого. У него пустяки, легкий насморк, полежит-полежит и встанет. Единственное, что жаль было покинуть у Кормановых — так это постельное белье и ковры. К постельному белью и коврам слабость. Однако придется побывать в Петергофе еще разок.
Надежда встретила с радостным возгласом: «Сто лет не виделись!» Обнялись как две родных сестры. Узнала невеселые новости: в квартире на Озерковой теперь живут трое и грызутся, как собаки, — Зинаида Юрьевна и Борис с новой женой Ниной. От этой Нины у него сын. Борис опустился, алкоголик. Клянчит на выпивку у матери и жены, те не дают, тащит из дома что-нибудь на продажу. Из могильщиков ушел, не работает. Теперь уже не денди, какое там. Идет по улице, бродяга бродягой, в рваных спортивных тапочках.
А вот и Лёня! Не тот Лёнечка, погрузнел, утрачена грациозность. Вместо юного бандита с обаятельной улыбкой, грозы петергофских улиц, какой-то директор фирмы. Выслушав, произнес только одно слово: «Едем». Спросил из-за руля, не поворачивая головы: не надо ли денег на жизнь. А насчет дела, из-за которого приехала, может не беспокоиться: он вынесет ей ее вещи из квартиры на Озерковой, так, чтобы ей там ни с кем не встречаться.
Живя в другом месте, давно уже ничего не слышала о петергофских, и вдруг — гостья! Зинаида Юрьевна, драгоценная свекровь, собственной персоной, в этой своей шубе и меховой тарелке на голове. Озабочена, что Клара прервала обучение музыке. Перевезет сюда пианино на грузовике с ее базы и наймет для Клары учителя — давать частные уроки на дому. Она все оплатит, все расходы. Пусть поблагодарит их, Кормановых, у них врожденное чувство долга. Изумительная свекровь, железная свекровь! Нечего сказать. Вот кого не изменяют годы, не сгибают удары судьбы! Как не уважать ее?..
Да, вот еще что — последняя новость: Ленечку-то опять посадили. На семь лет.
VI
Перемены. Тополя на Мойке спилены. Начальника АСУ словно бы уже и нет. Юргис уходит. На повышение. Будет командовать вычислительными центрами всех швейных предприятий города. На фабрике новый директор: вместо Цесаркиной — Полыхаева.
Вызвали в отдел кадров и там разговор. Почему бы ей не возглавить отдел. Другой кандидатуры у них нет. Только она может заменить Юргиса Ивановича. Они тут в отделе кадров так и решили: быть ей начальником. В ее согласии не сомневаются…
От Юргиса досталось тяжелое наследство. Он избаловал людей, после него руководить ими будет трудненько. В отделе шестьдесят человек, шесть мужчин, остальные — слабый пол. Если сразу не наведет порядок и не установит строгую дисциплину… Закрутить гайки…
Предупредила всех, что впредь не потерпит опозданий и прогулов, то, на что смотрел сквозь пальцы Юргис. Будет высчитывать из зарплаты и лишать премий. Это первое. Второе — дневной объем работы у операторов. Где нормативы? Их нет. Во всяком случае тут, на фабрике, нет их. Пошла по городу, по предприятиям, где вычислительные центры, узнала: существуют такие нормативы. Запрос в министерство. Получила в ручки. Дальше — кропотливейшая работенка, и днями и ночами, безвылазно, месяц. В итоге — расчет разделения труда на весь отдел. Увесистый томище. Оказывается, операторы должны делать объем работы в шесть раз больше, чем делают. Взбунтовались. Не верят, неправильный подсчет, фальсификация. Не такие они дуры, чтобы дать с них шесть шкур драть. Что-то действительно не так. Им не справиться. Материал для обработки данных с фабрики поступает в отдел не равномерно, а обвалом, в конце месяца, потому что все тянут с подачей и к концу месяца накапливается. Пересчитала. И с учетом этого обязаны делать вдвое больше, чем делают. Озлобились. Еще бы. Ужим, притеснение.
Операторы рассчитывают месячную зарплату для всей фабрики, через их руки проходят все цифры — кто сколько получает. Они получают тут меньше всех. Ожесточенье, вопли негодования: почему в бухгалтерии получают больше, чем они! Почему им не повышают зарплату! Так-то она, начальник, печется о своих подчиненных! Самая склочная и стервозная из них подсчитала, что ей каждый месяц недодают
