— Как кильки в томате! Нас тут на площади сорок квадратных метров — десять душ! Сам посчитай! Они тут все и на тебя смотрят. Знакомься! — Стребов стал поочередно указывать перстом на молча взирающих из-за стола домочадцев: — Вот считай! Жена моя, Марина — раз! Теща — два! Тесть — три! Это — брат, не мой, а жены. Балбес. Дубина демобилизованная. Полгода не работает и не думает. Четыре! Этот вот — бледная поганка! Это-то и есть мой приемный сын, о котором я тебе говорил. Вениамин, он астматик, тринадцатый год лбу, кашляет и кашляет, по ночам спать не дает. На лечение этого урода весь семейный бюджет уходит, обрезаем себя во всем, картошка да селедка — вот наша трапеза. Младенцу не на что соску купить, орет с голоду как пожарная сирена. Вот он, в углу, в кроватке, проснулся. Подожди, сейчас заорет, так что люстра рухнет и стекла из окон повылетают. Еще дочь есть, наша с Мариной, где-то шляется. Ну, вот, все члены семьи. Посчитай, сколько ртов? А? Целая рота! Ну и скажи, командир, по-честному скажи, можно простому милиционеру жить на такие харчи в нечеловеческих условиях? А? — разбушевавшийся Стребов со всей силы грохнул кулаком по столу. — Ты, командир, очевидец: моя семья остро нуждается в материальной помощи. Я хоть сейчас готов сесть за стол и писать рапорт, чтоб подкинули посильную сумму астматику на лекарство.
Загинайло, посаженный на почетное место перед всей собравшейся молчаливой семьей, выслушал тираду Стребова хмуро и бесстрастно.
— Ладно, Стребов, — сказал он, вставая. — Вижу, живешь ты действительно тесноватенько. Дико живешь. Ясно. Что могу, сделаю.
Рапорт ты в батальоне напишешь. Ну, прощевайте. — Загинайло направился к выходу.
— Да как же так! — взвился Стребов. — А бутылочку распить! Мы же бутылочку приготовили, портвейнчик, угощение, варенички. Марина у меня мастерица на варенички, язык проглотишь. Эй, вы, семья! На колени все! Просите, умоляйте! Роман Данилыч, гость дорогой, посиди с нами, не погнушайся обществом бедных людей, нищих и оскорбленных. Чем богаты, тем рады! Ну!
И вся семья Стребова, действительно, всей кучей бухнулась на колени перед Загинайло и возопила благим матом:
— Роман Данилыч! Роман Данилыч!
Загинайло остановился у двери.
— Слушай, Стребов! Кончай ломать комедию. Ты, директор сумасшедшего дома! Выйдем-ка! Мне с тобой надо с глазу на глаз покалякать.
Стребов, покорный и смирный, поспешно оделся, и они вместе вышли на улицу. Рядом с домом скверик, туда и направились. Сели на скамейку. Скверик безлюдный. И такой у них там был интересный разговор.
— Видишь, командир, садик какой хороший, — заметил Стребов.
— Теперь-то никого, а вечером алкаши везде, под каждым кустом, орут, песни поют и рот у всех полон грязи. По утрам я тут бегаю в свободное время, в тренировочном костюме, физзарядка, чтоб в форме быть.
— Ты, Стребов, вот что, — Загинайло придвинулся и заглянул ему в глаза, словно в самое его нутро, своим тяжелым, неподвижным взглядом. — Ты, Стребов, зубы мне не заговаривай. Это тебе не поможет. Я ведь знаю ваши делишки. Ювелирсклад этот. Чижова, может, ты сам? А?
— Зачем сам? И без меня есть, — спокойно отвечал Стребов. — Ты зря тревожишься, Роман Данилыч, — продолжал он, вытаскивая из-за пазухи объемистый пакет. — Вот. Твоя доля. Бери. Львиная доля-то. Чин-чинарем. Десятая часть. Десятина. Ха-ха. Бери, бери, не стесняйся. По справедливости. Такой же кусок был и твоему брату Петру. Тебе делать ничего не надо. Мы все сами, а ты только денежки в ручки получаешь. Мы работаем, ты — молчок, рот на замочке. Шито-крыто. Ну как? Договорились?
Загинайло, молча, не отвечая на вопрос, взял из рук Стребова пакет, положил к себе во внутренний карман шинели.
— Ты, Роман Данилыч, как колбасу суешь, — обиделся Стребов.
— Не просто они достаются, эти фантики, нет-нет, да и трупик, уж их накопилось, ой-ой! Крематорию месяц работать. Прокурору не понравится.
— А это, Стребов, ваши заботы, — держа кулаки в карманах и вставая со скамейки, ответил Загинайло. — Прокурор не прокурор, а чует мое сердце, что лежать вам всем троим, друзьям-приятелям, где-нибудь на дне залива, в одной связке, и тебе, и Черняку, и Бабуре, с проломленными черепушками. Вот как брата Петра кто-то порешил. Я такой сон сегодня ночью про вас видел, про вашу святую троицу. Вещий это сон. У меня, видишь ли, бывают вещие сны. Спасибо за подарочек. Будем считать, первый взнос. Должок за вами. Вы мне за два месяца задолжали. Но теперь у нас будет другой расклад. Вы, соколики, еще отчитаетесь, когда придет час. Вам еще, братья-разбойники, придется доказать свою невиновность, как это у юристов говорится, что не вы брата Петра жизни лишили. А пока вот что: теперь у нас будет немножко другое распределение долей, маленькая поправочка: вы мне будете теперь давать не десятую, а — пятую часть, — твердо, глядя сощуренными темно-карими глазами, объявил Загинайло.
Стребов, помолчав, сплюнул себе под ноги. Усмехнулся.
— Круто берешь, Роман Данилыч. Быка за рога. Крутые у тебя поворотики. Не знаю, не знаю. Мне-то что. Пятую так пятую. Пусть мой астматик сдохнет, если ему на лечение бабок не хватит, и Маринка моя пусть хоть охрипнет от крика, что я грошей в родное гнездо мало ношу. А вот что взвод скажет? У нас ведь все почти, как я, семейные и многодетные. А Бабура, а Черняк как на такое радостное нововведение посмотрят? Они ведь не такие добрые и покладистые, как дурак Стребов. Не знаю, не знаю. Я бы тебе не советовал так, с топора, Роман Данилыч. Ты подумай. А то ненароком косточкой подавишься, как журавль у нашего великого русского баснописца Ивана Крылова, не помню отчества, но я очень люблю читать его басенки, моральные уроки, так сказать. Твоему брату Петру, говорят, тоже все мало было. Слухи такие, краешком уха слышал. Может, брешут.
— Я решений своих не меняю, — отрезал Загинайло. — Придет время, мы еще продолжим эту увлекательную беседу, и у тебя, Стребов, будет возможность поупражнять свое остроумие. А на сегодня — поговорили. Хватит. Кругом! Марш! — скомандовал он.
Стребов шутовским манером исполнил команду и пошел прочь, не оглядываясь, насвистывая «Чижик- пыжик, где ты был». Высокий, спортивный, затылок брит. Загинайло, раскачиваясь широкими плечами, тяжеловесно, но пружинисто-упруго зашагал по тротуару в противоположную сторону, по улице Седова, к метро «Ломоносовская».
Да, он знал то, что знал. Взвод-оборотень, у этого взвода ночная жизнь. Днем охраняем, ночью грабим. Банда. Чего же лучше. У Колунова в полку заведено перемещать милиционеров с поста на пост, из взвода в взвод, из батальона в батальон, чтоб не засиживались на одном месте, «не пускали корни и не обрастали мхом, как пни» (так любил выражаться комполка), чтоб не было «вась-вась» с работниками охраняемого объекта, отчего терялась бдительность, слабел контроль, возникали преступные связи и происходили хищения. Так что милиционеры полка, как правило, знали работу всех постов, которые охранял полк. Во взводе Загинайло личный состав не менялся вот уже три года, по той причине, что взвод — образцовый, эталон. Зачем портить. Пусть весь полк смотрит и берет пример. Пусть все подразделения города смотрят и завидуют — какой у полковника Колунова чудо-взвод. Любил, любил полковник Колунов этот четвертый взвод первого батальона, любил, и опекал, и оказывал свое высокое покровительство. И даже прощал погибшему Петру Загинайло, бывшему командиру взвода, независимость характера, строптивость, гордыню и пререкания, что полковник Колунов никому не прощал. Ограбления на охраняемых объектах полка, непременно с трупами, происходили регулярно, один раз в квартал, то там, то там. Это крупные. Мелкие не в счет. Всё объяснялось небывалым ростом преступности в городе, достигшем неслыханных масштабов. Гигантская волна преступности захлестнула город. Говоря языком газет. Такому наводнению как противостоять? Дамбу не построишь. Да и недостатки службы, слабая укрепленность, средств нет, текучка кадров и прочее. Все понятно. Учет показателей в норме общего положения. Не снимать же за это полковника Колунова с его места. Кто же мог заподозрить, что взвод занимается такими делами? К тому же взвод и сам нес потери. При дежурстве взвода тоже случались ЧП с грабежом, тоже гибли члены взвода при отражении нападения на охраняемый объект, жертвы общей беды. Редко, но случались.
Снова вечер. Мойка. Фонарный мост. Переулок Пирогова. Переулок этот мрачный, и днем-то, а ночью лучше б сюда не заглядывать. Личности шныряют. Тупики, подворотни, глухие стены. Загинайло здесь один. Пост проверить. Пирогова, 9. Продувает. Как в трубу. Сырость. Видит: то ли собака, то ли волк. Отощавший
