Хитрый Панин уже все знал, что помимо ума преподаватель риторики в Троицкой семинарии хорош собой, но он и впрямь отменно образован — блестяще окончил Славяно-греко-латинскую академию, только после того принял постриг. О Платоне отзывы самые лестные, что об уме, что о знаниях, что о нраве, хуже от такого назначения никому не будет.
— Верно рассудили, Ваше Величество, Платон достоин доверия.
— А ты откуда знаешь? Разведал уже все?
Панин развел руками:
— Должность у меня, матушка, такая…
Ох и хитрецы, как надо в чем покаяться или смущение изобразить, сразу «матушка-государыня»… Небось требовать чего стал, «Вашим Величеством» звал бы.
— Каков нрав-то у цесаревича? Только честно отвечай, мне экивоков не надо.
— Всем хорош, умен, незлобив, хотя бывает строптив, одно дурно — тороплив больно. Во всем словно спешит: пораньше встать, пораньше поесть, пораньше уроками заняться, пораньше закончить, пораньше да побыстрее поужинать, пораньше спать лечь… И наутро все снова поскорее…
— К совершеннолетию стремится?
Ох, опасную тему задела государыня! Ее голубые глаза снова смотрели, точно два клинка сверкали, и свои глаза отвести нельзя, и увернуться тоже.
Панин выдержал, твердо смотрел, твердо ответил:
— Нет, о том речь совсем не идет. Просто торопится жить.
Выдержал и пытливый взгляд императрицы после ответа. Так и не понял, поверила или нет.
Но Панин сказал правду, пока с цесаревичем таких разговоров не вели. И оба — Екатерина и Панин — понимали, что это пока. Осталось у нее шесть лет, встанет за то время на ноги, чтобы и собственный сын не смог воспротивиться, значит, будет править дальше, не встанет… Никите Ивановичу даже думать об этом было страшно, хотя сладко. Павел в двенадцать лет — это одно, а в восемнадцать — совсем иное.
Но Панин и у себя подавлял такие опасные мысли, пока не время, еще не время… А мысли ненароком и выдать можно, причем не только хитрому Шешковскому, но и вон Екатерине, она нутром опасность почувствует.
Платона пригласила, он был законоучителем Павла до самой его первой женитьбы — до 1773 года, но и потом не оставлял своим вниманием.
Чего от нее ждали? Что престол Павлу уступит, а сама регентшей сядет, что замуж выйдет, что вовсе в монастырь уйдет — убийство мужа отмаливать. А она хотела жить и править. И муж ей не нужен; Гришка Орлов есть, пока хватит.
Григория она любила какой-то смешанной любовью. Это был отменный любовник в постели, сильный, красивый мужчина, вслед которому, даже помня о его положении, невольно оглядывались женщины; Григорий умен и добродушен, искренен, ласков и весел, когда в хорошем настроении, он отважен и добр. Но вместе с тем это вопиющий лентяй, не подчиняющийся никаким требованиям дисциплины, не способный долго заниматься никаким делом, зато легко бросающий порученное на полпути, если ему стало скучно. Орлов сообразителен и схватчив, но совершенно неразвит и необразован. Знаний никаких и стремления серьезно овладеть ими тоже. Подвержен вспышкам гнева или, наоборот, меланхолии. В первом случае находиться рядом становится просто опасно, потому что Григорий не смотрит, кто перед ним. Во втором не легче, потому что тоска, которую Орлов разливает вокруг, способна утопить любого и отравить жизнь самым веселым людям.
Екатерина сразу после переворота подарила ему два имения — Гатчину и Ропшу. В Ропше появляться не очень-то хотелось, а вот в Гатчине Григорий затеял строительство большого дворца и разбивку немалого парка. Царственная любовница поощряла любую его деятельность. Ивану Ивановичу Бецкому, возглавившему Комиссию по каменному строительству в Петербурге и Москве, с которым Орлов принялся советоваться по вопросам планировки, объяснила:
— Чем бы дитя ни тешилось…
Это было верно, вторая сторона любви Екатерины к своему Гришеньке была именно материнской. Великовато дитя, к тому же сильно как бык, но императрица чувствовала себя обязанной этого бычка просвещать и воспитывать. Гришка легко увлекался очередной идеей, загорался, развивал бурную деятельность, но так же быстро остывал и… увлекался новой идеей. Кое-что за него доделывали другие, что-то оставалось брошенным на произвол судьбы на половине пути.
Но иногда Орлова захватывал очередной приступ сплина, и он становился невыносим; Екатерина с облегчением вздыхала, отправляя любовника в его обожаемую Гатчину. Григорий и впрямь построил дворец и разбил там очаровательный парк, именно потому Гатчина стала такой двуликой — часть построек и парковых украшений принадлежали Орлову и выполнены в стиле барокко, а часть — Павлу I, любившему строгость и казенный вид. Именно сыну Екатерина подарила выкупленную после смерти Орлова у его наследников Гатчину.
Привить Григорию Орлову чувство ответственности не удалось, воспитывать усидчивость было поздно: если этого не заложили в детские годы, откуда взяться, когда детина уж под потолок вымахал? Но Екатерина любила своего детинушку, хотя временами и сердилась на него. Уже осознав, что женитьбы не будет, Григорий то старался показать себя хозяином положения хотя бы так, хамил императрице, грубил при всех, иногда даже унижал в присутствии придворных, то становился покладистым и просил прощения.
Только любящая женщина могла простить такое поведение. Алехан злился, временами устраивал брату выволочки, несмотря на то что был моложе него, требовал, чтобы Гришка не рисковал, ведь, не ровен час, удалят от двора, все потеряет. Григорий каялся, вздыхал, напивался, снова каялся и… изменял своей Кате, причем чем дальше, тем чаще.
Екатерина была в расцвете сил, но уже в конце того расцвета, тридцать пятый год, несколько беременностей и родов, выкидыши, постоянная занятость… но главное — время. Все против нее, а вокруг молоденькие девицы так глазками и стреляли, и Орлов молод и силен, точно бычок-двухлеток или жеребец застоявшийся. Она и сама ненасытна, только и спасало, но понимала, что время идет, с каждым годом удерживать любовника будет тяжелее. Первое время надеялась на разумное поведение, на то, что будет нужна не только как женщина в постели, но и как наставница, императрица… Но управление государством не для Гришки, его больше интересовала внешняя часть, разбираться в бумагах не хотел. Наставничество все больше превращалось в докуку. Опасаясь превратиться в нежеланную ворчунью, Екатерина постепенно перестала поучать и поручать что-то серьезное и смотрела на увлечения своего Гришеньки как на баловство. Пусть уж другие занимаются делами, а Гриша развлекается.
Одним из таких «других» мог бы стать толковый Потемкин, но тот куда-то запропастился. Екатерина даже рассердилась, вспомнив, за что отчислили из Московского университета Григория. Да, видно, права пословица, что горбатого только могила исправит… Учиться не пожелал и работать не хочет.
Екатерина сама себе не признавалась, что вот это — то, что она поверяла Потемкину свои самые важные мысли и что он ей нравился как мужчина, и этот мужчина ею пренебрег, со всем порвал резко и без объяснений — обижало больше всего.
Вот какие люди ей нужны, но такого приручить нелегко. Исчез вдруг, словно его императрицыны милости и не интересуют. Что за люди, которым и близость к трону не важна, только бы самим себе угодить!
Конечно, постепенно досада на Потемкина, не желавшего служить при дворе, забылась, отвлекли другие мысли. Екатерина не подозревала, почему Григорий Потемкин избегает двора и ее общества.
Но в один из дней вспомнила:
— Гриша, а где он ныне?
Орлов только рукой махнул:
— Лентяй твой Потемкин, лежит, в потолок глядючи, и вирши сочиняет.
— Принес бы хоть почитать.
— Не про нас, видать, писано…
— Ну, вольному воля, — обиженно поджала губы Екатерина.
