дрогнула собственная рука.
— Значит, мы погибли?
— Пожалуй, да, но не сегодня, потому что нас не кормят.
— А я здорово проголодался. Кстати, неужели Каменные Сердца не могут нас выручить?
— Не смею на это надеяться.
— А я надеюсь. Двести храбрецов с винчестерами — ведь это огромная сила!
— Конечно, но вряд ли мы их дождемся. Судя по всему, скоро в путь. До территории этих индейцев ехать несколько дней, привезут нас в главную деревню, покажут женщинам, детям. Неделю будут сытно кормить, чтобы не сразу отдали Богу душу во время пыток.
— Спасибо, полковник, за разъяснение. Во всяком случае, еще есть немного времени, а там, может подоспеет подмога. Как бы то ни было, сейчас я намерен потребовать, чтобы нам дали поесть. Что вы на это скажете, господин Андре?
— Совершенно согласен. У меня в животе, как говорится, черти веревки вьют. Хоть бы дали кусок мяса.
— Эй, вы, там! — окликнул парижанин на ломаном английском. — Не найдется ли у вас чего-нибудь перекусить? Вы что на меня уставились, словно гуси при звуках тромбона?note 53 Я, кажется, ясно сказал: мы голодны, дайте нам поесть. Пленных положено кормить.
Никто из индейцев и бровью не повел.
— Вот дикари! — проворчал по-французски Фрике.
Тут с земли поднялся старик в полуевропейской одежде и подошел к пленным.
— Почему дикари? — с удивлением спросил он.
— Ну да, дикари, а то кто же? Мало того, что связали нас, так еще и голодом морите.
— Зачем голодом? Надо есть.
— Так ты, ирокез этакий, умеешь говорить по-французски?
— Французы?.. Вы французы?
— Ну да, французы. Прямо из Парижа. А ты кто такой?
— Я… знал… отца де Сме.
— Ты знал отца де Сме, миссионера? — оживился Бреванн.
— Знал… Отца сиу-дакотов.
— Не похвалил бы он вас за такое обращение с пленными, — перебил его юноша. — Но об этом после. А пока дайте нам есть и пить и развяжите, а то руки и ноги совсем затекли.
Старик подошел к Кровавому Черепу и что-то долго ему объяснял. Тот упорствовал, но потом туземец его, видимо, уломал. Через четверть часа он вернулся к пленным и положил перед ними здоровенный кусок мяса.
— Вот за это, дедушка, спасибо. А теперь развяжи ножки и ручки бедненькому мальчику Фрике. Ему больно!
Поколебавшись, краснокожий выполнил просьбу француза.
— Браво, старик! Развяжи еще господина Андре. Того, что все время молчит и думает… Так. Хорошо. А американца развяжешь?
— Нет.
— Почему?
— Нет, ни за что! — отрубил старик. — Он не француз. Он янки-Длинный Нож.
— Ну и что?
— Нельзя! — решительно заявил индеец и на кончике ножа поднес ко рту полковника небольшой кусок мяса.
— Так вы и будете его кормить с ножичка? Дело ваше! А то развязали бы лучше.
— Я же сказал — нельзя!
— Ладно, дед, не сердись. Ведь мы никуда не убежим.
Фрике потянулся, разминая затекшие члены. И вдруг сделал сальто-морталеnote 54. Индейцы даже есть перестали и зашлись от хохота.
«Им это нравится, — отметил молодой человек, — будем продолжать в том же духе».
С пронзительным криком неутомимый гамен сделал еще несколько гимнастических прыжков через голову, прошелся колесом перед почтеннейшей публикой, проделал, как настоящий клоун, несколько уморительных телодвижений и закончил представление еще одним сальто-мортале. Краснокожие пришли в неописуемый восторг.
— Вот что значит хорошее воспитание! — не переставал балагурить парижанин. — Но это еще не все. Если угодно, милостивые государи, я вам покажу кое-что посложнее. Не желает ли кто-нибудь из вас побоксировать на французский или английский манер. Что же вы молчите? Неужели никто не хочет?
Бреванн хохотал от всей души, глядя на приятеля.
— Итак, — продолжал француз, — драться вы не хотите. А кто перепрыгнет через трех коней, поставленных рядом?
Он бесцеремонно схватил одну из стреноженных лошадей за повод и повел на лужайку, густо поросшую низкой травой. Та испугалась белого человека, встала на дыбы. Туземцы подбежали к Фрике с угрозами. Уж не собирается ли он дать деру? Но юноша все объяснил старику, тот, взяв лошадь за узду, свистом успокоил ее и отдал пленнику поводья.
— Перепрыгнуть через одну клячу — дело нехитрое. Верно я говорю, господин Андре?
— Тоже не всякий сможет.
— Я одолел бы и не такое препятствие, только тело ноет от веревок. И все-таки утру я им нос, покажу, на что способен.
Привели еще двух коней, поставили рядом.
— Ну, кто желает? — Фрике сделал рукой приглашающий жест.
Аборигены вытолкнули вперед молодого рослого парня с классическим римским профилем и мускулами гладиатора. Он с важностью подошел к парижанину, как ни в чем не бывало снял кожаные штаны, куртку из бизоньей шкуры, мокасины и отошел на несколько шагов для разбега.
— Хорош. — Фрике с видом знатока окинул противника взглядом. — Но что за фантазия прыгать, раздевшись догола! Впрочем, как знаешь!
Парень разбежался и перемахнул через препятствие.
Соплеменники взвыли от восхищения и поглядели насмешливо на француза — рядом с краснокожим он казался таким миниатюрным.
— Смейтесь, смейтесь! Но хорошо смеется тот, кто смеется последним. Приведите-ка еще трех лошадок!
— Трех? — переспросил старик.
— Да, трех. Я перепрыгну через шестерых!
— Ого!
— Вы удивлены? Да в нашей стране это умеют даже женщины и дети.
Привели лошадей, и пленник расставил их с некоторыми промежутками.
Туземцы забыли о еде и с любопытством наблюдали за юношей.
Тот снял сапоги, сосчитал до трех, подпрыгнул с разгона и, словно подброшенный пружиной, очутился по другую сторону преграды. Болельщики завопили от восторга.
— Ничего особенного, — произнес Фрике. — Еще парочку можно добавить. Ну, сударь, теперь ваша очередь, — повернулся он к индейцу.
Тот отрицательно покачал головой.
— Не хочешь? Что ж, будем друзьями.
Молодой человек протянул ему руку. Краснокожий вложил в нее свою. Вдруг на его лице изобразилось глубокое изумление, потом тревога и боль, брови нахмурились, рот открылся; он завертелся и изогнулся пополам, будто его рука попала в капкан.
— А-а-у-у! — хрипло заорал он.
— Ты что? — спросил Фрике, отпуская побелевшую руку. — У нас принято такое рукопожатие. Спросите
