Римского и прочих мракобесов.
Воззвать к Аллаху? Или к Яхве? Может быть, к Ваалу? Ни одна из этих сущностей, спокойно сосуществовавших в голове Нинели Ивановны, не была свободна от ассоциаций с различными гнусностями, заговорами, убийствами, жертвоприношениями. Окончательно запутавшись, гардеробщица решила помолиться Будде — богу образованных людей, не верящих в саму возможность веры, атеистов, сознающих то, что их безбожие тоже есть религия, и возведших в культ само отсутствие культа. Благодаря этническим корням, довольно модным, неприсоединению ни к красным, ни к зеленым, ни к коричневым, отсутствию рекламы (самый гениальный ход в маркетинге буддистов), Гаутама показался Нинели Ивановне самым приемлемым богом.
— Ох, Будда! Помилуй мя грешную! — тихо сказала Нинель Ивановна. — Защити от лихих супостатов! Усердно к тебе призываю…
Больше она ничего не смогла придумать. Слышал ли Будда молитву, Нинель Ивановна не знала. Сигналов он не дал. Несчастная женщина глубже зарылась в постель и заплакала. Ей было так же одиноко, как в тот раз, когда от нее ушел муж, оставив ее одну с двухлетним ребенком. Богов было много, но все чужие. Оставалось бороться в одиночку.
Нинель Ивановна вышла из дому ночью, когда сын уже спал, ровно в два двадцать две. Разумеется, транспорта не было, так что добираться до места работы пришлось на своих двоих. То и дело встречавшихся пьяных гопников, Нинель Ивановна принимала за тамплиеров и ускоряла шаги, как могла. В четвертом часу утра она, наконец, добралась до архива.
Открыв входную дверь своим ключом, Нинель Ивановна подошла к комнате, в которой находилась дверь в хранилище. Дверь была опечатана. Задумчивые люди в черной форме, заменившие полицию, второй день изучали место преступления, так что четверке архивистов, как цыганскому табору, пришлось искать новое место для исполнения их рабочих обязанностей. Гардеробщица, подумав, что подделать печать сложно, просто сорвала ее, надеясь, что потом сумеет скрыться, а под подозрение попадет кто- нибудь другой, кто угодно. По счастью, на двери хранилища печати не было. Нинель Ивановна отперла злополучную комнату, не так давно являвшуюся сокровищницей, а теперь превратившуюся в могилу, на секунду задержалась на пороге, вновь увидев страшную картину, а потом начала крушить то, что осталось. Как и повелели ей монахи, гардеробщица сметала с полок пепел, растирала угли в пыль, ломала об колено то, что было стульями, стараясь меньше думать о последствиях.
Дверь скрипнула.
В первый же миг, даже стоя спиной к входу, Нинель Ивановна поняла, кто пришел. Замерев, она тихо сказала:
— Чего вы хотите? Я сделала то, что вы просите! Что вам еще надо?
Гардеробщица. Два монаха — она поняла по шагам — приближались.
— Хотите убить меня! — крикнула женщина в ужасе. — Может, вам это удастся. Но сына вы тронуть не смеете! Нет! Нет!
— Капитан Иванов, — заявил первый голос.
— Петров, — мрачно буркнул второй.
Обернувшись, Нинель Ивановна обнаружила иллюминатов, державших в руках корочки служащих органов госбезопасности.
— Гражданка, вы задержаны, — сказал ей Иванов.
Нинель Ивановна вспомнила все, что она слышала и читала про фээсбэшников. Потом подумала о тамплиерах. Сравнила. Нет, она так и не смогла понять, что слаще: хрен или редька.
17
Ровно в восемь часов утра Смирнов, «трудный ребенок», четырежды остававшийся на второй год, войдя в класс, уронил шкаф. Шкаф развалился на доски, а возникшую груду фанеры засыпало землей и битыми керамическими черепками от горшка с цветком, который стоял на шкафу. Анна Сарафанова уже две недели работала учительницей истории, вела уроки в кабинете математики и несла полную ответственность за сохранность чужого кабинета. К счастью, двоечник Смирнов был сыном пролетария, а не буржуина. Пока шел урок, он подметал пол, убирал, сколачивал шкаф, расставлял в нем книги и в конце концов отремонтировал все так, что получилось даже лучше, чем было. Его одноклассники, как водится, спали, делая вид, что внимательно слушают. Класс оживлялся три раза. В первый раз это случилось, когда в кабинет вошла завхоз с требованием всем учащимся предъявить сменную обувь. Трое учеников, пришедшие без неё, тут же отправились в коридоры мыть пол. Второй момент оживления произошел, когда Анна начала объяснять восьмиклассниками понятие нового времени. Ребята оживились и записали в свои тетрадки дату: 1640–1917.
— Что случилось в тысяча шестьсот сороковом году? — спросила Анна.
Как всегда, народ безмолвствовал.
— Подсказка: это случилось в Англии, — намекнула Сарафанова, имея в виду буржуазную революцию.
— Я знаю! Абрамович купил «Челси»! — крикнул кто-то.
Третий раз ребята оживились, когда в класс ворвался один из учеников, которых выгнала в коридор завхоз. На нем был надет халат, в руках — швабра. Новоявленый уборщик демонстрировал эту амуницию, словно карнавальный костюм. Класс радостно захохотал: ребята обрадовались возможности повеселиться и не слушать всякую скуку про промышленный переворот и индустриальное общество.
Во время второго урока в класс явился Перцев, по прозвищу Фурункул. Он учился в седьмом, малость приворовывал, не успевал по всем предметам, на уроки он не ходил, а гулял по коридорам, к облегчению учителя, но к несчастью для тех, кого там встречал. Сегодня Фурункул решил наведаться в класс Анны, чтобы пообщаться с друганами. Анна его выгнала, в ответ он ее обматерил, а потом долго стучался в дверь, которую Сарафанова заперла изнутри, вытолкав Фурункула в коридор.
На третий урок пришел класс вовсе невменяемый, волею судеб помеченный буквой «Г». Ворвавшись в класс, ребята зачем-то стали кидать из окон вещи — и свои, и, главное, математички, хозяйки кабинета. Ребята попытались выкинуть даже одного из мальчишек: без визга и мата, разумеется, не обошлось. Не прекратились вопли и со звонком. Громкость у восьмого «Г» не регулировалась. Слушали Анну человека три от силы, но у них это, конечно, не получилось.
— Леха! Дай списать географию! — орала одна девочка.
— Степанова, ты дура! — доносился вопль с другого ряда.
— Аллах, Аллах, — бубнил еврейский мальчик по фамилии Кац, почему-то убежденный, что евреи — мусульмане. Одноклассники любили обсуждать его национальность, хотя не знали, что же в ней особенного.
— Смотрите! Трахальгар! — с восторгом крикнул кто-то, обнаружив на доске название мыса, где погиб адмирал Нельсон. Анна не удивилась. Подростки обладали необыкновенной способностью видеть сексуальный смысл в любом слове.
Через двадцать минут появилась Алиса. Весело виляя тощей попой и демонстрируя обесцвеченную шевелюру с уже успевшими отрасти каштановыми корнями, девица принялась гулять по классу, подходя то к тем, то к этим, чтобы пообщаться за жизнь.
— Я сейчас, Анна Антоновна, — заверила Алиса оторопевшую учительницу и продолжила обход.
И тут Анна Антоновна не выдержала. Она заорала. Ее крик был громче, чем тот крик, которым к восьмому «Г» обычно обращались учителя, поэтому ребята притихли. Срывая голос, Анна сообщила им все то, что думает о людях, которые не знают, как надо вести себя сидя за партой. Затем одна из девочек, только что ругавшаяся на одноклассников матом и помогавшая перекидывать по классу чей-то пинал, обиженно заявила:
— Вы не имеете права нас оскорблять!
Класс с ней согласился и продолжил развлекаться. До звонка Анна Антоновна Сарафанова дожила с
