Филиппенко снова превратился в птицу.
Репортеры с микрофонами и телекамерами пробивались к освобожденному диссиденту.
41
Свежий снег сверкал на солнце и хрустел под ногами, как в детстве. От тридцатиградусного декабрьского мороза трудно было дышать: воздух как будто стал гуще и с трудом заходил в нос. Марина думала только о том, как бы скорее попасть в помещение, когда на подходе к университету ее кто-то окликнул. Она обернулась и не поверила своим глазам: это был Новгородцев!
— Ты зачем идешь в университет? — просил Боря. — В библиотеку?
В пятницу у четвертого курса нет лекций: этот день называется «днем самостоятельной работы» и предназначен для написания курсовых и бакалаврских работ.
— Туда тоже, — сказала Марина.
— А я на кафедру, — ответил Новгородцев. — Крапивин приглашает на работу. Секретарем.
— Тебя приглашают работать секретарем кафедры истории России?
— Ну да! А что тут такого?
— Да ничего. Баранова прочит меня на эту же должность, и ради этого я сейчас иду на кафедру!
— Именно так? Выходит, мы соперники?
Повисло неловкое молчание. Не говоря ни слова, однокурсники поднялись по ступеням. Парень открыл дверь и пропустил девушку.
— Если подумать, то мне не так уж и нужна эта работа, — сказал он, когда оба сдали верхнюю одежду в гардероб и, предъявив студенческие билеты, минули пункт охраны. — Согласился пойти, раз уж позвали. С одной стороны, конечно, это неплохо: при начальстве, в курсе новостей, понимаешь работу кафедры. Связи, карьера, дружба с преподавателями, то-се. Но зарплата копеечная. Да и не мужское это дело, я подумал. Лучше уж на стройку завербоваться.
— Ладно, брось! — отмахнулась Марина. — Не надо мне уступать. Для меня это тоже, знаешь ли, не работа мечты. Как на кафедре решат, так оно и будет. И без обид. А так у меня тоже запасной вариант есть. Знакомые рассказывали, общественная приемная партии «Новая Россия» секретаря ищет, девушку от двадцати лет с опытом политической работы…
— «Новая Россия»? — ухмыльнулся Борис. — А как же «Даждьбожичи»? Или это одно и то же?
— Это разное! — Марина разозлилась, потому что подобное предположение ей приходилось выслушивать и опровергать по нескольку раз в неделю. — От состава «Даждьбожичей» в «Новой России» не более половины! Что, они царисты, что ль, по-твоему? Нормальная демократическая партия, современная.
— Правящая, ага! Плывешь по течению, Маринка?
С тех пор как возмущенная толпа взяла штурмом тюрьму и освободила лжеисторика Филиппенко, произошло немало событий. Восстание переросло в настоящую революцию. За тюрьмой повстанцы взяли телефоны, телеграфы, вокзалы, телестудии и, наконец, на четвертый день — Кремль. Царь стал единственной жертвой отмененного им же самим моратория на смертную казнь: после расстрела Лжедмитрия привязали к баллистической ракете и выпустили из «Тополя-М» в сторону Тихого океана. Конституцию восстановили, президентские и парламентские выборы были уже на носу. Временное правительство энергично отдирало доски от заколоченного националистами окна в Европу. Иностранные надписи вновь запестрели повсюду: кажется, их стало даже больше, чем раньше. Вновь открывшиеся Макдональдсы (теперь это слово писалось исключительно латинскими буквами) предлагали теперь милк- шейки и фрайед потейтос вместо молочных коктейлей и жареной картошки. Телевизионные знаменитости щеголяли английскими выражениями, молодые певцы брали иностранные псевдонимы: это казалось еще более крутым, чем в девяностые. Даже в тридцатиградусный мороз тут и там на улице встречались люди в джинсах — настолько соскучились россияне по этому атрибуту либерализма.
Жизнь вернулась в прежнюю колею, университетский совет выбрал нового ректора, истфак — нового декана, профессиональные историки вернулись на кафедры, иностранные дипломаты — в посольства. Нефть снова потекла в Европу. Вот только на жизни народа это пока что никак не отразилось.
Партия «Новая Россия» была одной из тех политических сил, что активнее других участвовали в низложении монарха, пропагандировали возвращение к ценностям «цивилизованного мира» и имели солидные шансы набрать большинство в Конгрессе (слово «Дума» больше не употребляли как одиозное и ассоциирующееся с периодом реакции и обскурантизма).
— Я просто устраиваюсь туда, где есть работа, — буркнула Марина.
— И туда, где хорошо платят! — съязвил Новгородцев.
Раньше они никогда не были так близко к ссоре.
— Ну и что?! — девушка пошла в контратаку. — Надо обязательно быть в оппозиции ко всему и вся?!
— В оппозиции или нет… Надо идти за зовом совести! — патетически заявил Борис.
— Но разве не ты совсем недавно носился с книгой этого Филиппенко и кричал, что царя надо низложить и восстановить петровское реформы? Разве не эта твоя компания была в авангарде всех выступлений в сентябре?
— Филиппенко брехло, а все это низкопоклонство перед Западом — омерзительно. Мы боролись вовсе не за него!
— А за что?
Новгородцев промолчал. Наверно, он не знал ответа на этот вопрос.
Факультет снова зажил обычной жизнью. В коридорах развесили стенгазеты с фотографиями летних практик. На снимках — люди вокруг костров, люди с лопатами, люди с грязными лицами, люди с пивными бутылками, люди, обернутые простынями на древнеримский манер, люди, держащие в руках обломки орнаментированной керамики и обрывки берестяных грамот. На доске объявлений по-прежнему громоздились записки. Расписание сессии и зачетной недели составили вовремя. Секретарша декана с чайником в руках заставила посторониться многочисленную очередь в женский туалет. Стоявшие здесь и там кучки студентов обсуждали актуальные проблемы: первая — у кого отксерить конспект по культурологии, вторая — кто стащил из читального зала литературу для подготовки к семинарам по источниковедению, третья — куда пойти выпить, четвертая — является ли бранным слово «патриотический».
— Как ты думаешь, нас специально вызвали в одно и то же время? — спросила Марина. — Хотят устроить поединок?
— Не знаю. — Новгородцев пожал плечами. — Меня вообще-то не приглашали именно сегодня. Крапивин просто просил зайти в любое время на этой неделе. В любом случае, сейчас мы все выясним.
И Боря распахнул дверь кафедры.
Обстановка внутри была обычной: Арсений Алексеевич накачивал примус (электричество при новой власти давали, но с перебоями), Крапивин растапливал буржуйку старыми курсовыми. Баранова — грузная дама пенсионного возраста, читавшая общий курс по истории России девятнадцатого века — консультировала дипломников. Виктор Николаевич любовался очередным малотиражным сборником, который аспиранты привезли с какой-то конференции.
Боря и Марина поздоровались.
— Мы пришли по одному и тому же делу, — сообщил Новгородцев. — Собираемся соперничать за должность секретаря.
На кафедре возникло замешательство. В мнимом противостоянии претендентов на секретарство (каждый из которых, по большому счету, вполне обошелся бы без этой работы) отразилось реальное противостояние Барановой и Крапивина — двух кандидатов в заведующие кафедрой. Каждый из них считал своего протеже единственным и собирался предъявить его коллегам несколько позже. По лицам преподавателей было заметно, что складывается неудобная ситуация.
