Нина Владимировна внимательно посмотрела на сына и еле заметно покачала головой:
— Мог, Женя…
— Что ты хочешь сказать? — все его лицо выражало недоумение.
— Только то, что наш брак с твоим отцом был… Был поначалу сделкой. Настоящей сделкой…
Только она сама знала, чего стоило ей произнести эти слова — впервые с того дня, когда она увидела своего будущего мужа. Никогда и ни с кем, кроме своей, теперь уже покойной подруги, она об этом не говорила, и последнее, что могла предположить еще каких-то несколько дней назад, что заговорит о том дне. Да не с кем-нибудь, а со своим сыном. Младшим, любимым, не слишком хорошо помнившим, но всю жизнь глубоко уважавшим своего отца, память о нем.
— Видишь ли, — продолжала Нина Владимировна, немного помолчав. — Возможно, понять это сейчас не просто трудно, но и невозможно. Замуж за твоего отца я вышла в обмен на сохранение своей жизни. Не смотри так на меня, сынок, в жизни, поверь, бывает всякое… Я действительно была ему хорошей женой. И вас с Володей родила и воспитала фактически вдвоем с Нюсей, и дом вела, и… Ну и все остальное, что положено в браке — ни от чего я не уклонялась, поверь… Даже когда узнала про драгоценности, я все равно осталась на стороне мужа.
— А… Что ты такое узнала про драгоценности? — тихо спросил Евгений.
— Просто что они есть и привезены из Германии. Разве этого недостаточно? — И, увидев, как Евгений качнул головой, усмехнулась: — Женька, ты ведь учился в советской школе и институте, неужели… Неужели в тебе, в человеке, занимающемся бизнесом, столько наивности?
— Я, чтобы раскрутиться, никого не убивал, — голос Евгения осип и сорвался в кашель. — Да, взятки — давал, крыше — плачу! Но конкурентов при этом не заказываю!..
— Ну просто ты — очень везучий человек, если ни разу в жизни никто не перешел тебе дорогу. И ты сам — тоже никому… Слава богу! Между прочим, когда ты начинал, я ночами не спала — так этого боялась.
— Брось, мама! Ты отлично знаешь, что коммерсант я средненький, о настоящем богатстве и речи не идет, кому я нужен? Так что там с отцовскими камушками?
— Ничего конкретного. Но на любых, как ты выражаешься, «камушках» есть кровь, ты должен знать… Кто же добровольно отдаст фамильную коллекцию?
— А знаешь, — недоуменно произнес Евгений, — я ведь эту самую фамильную коллекцию толком не видел ни разу… Мальчишкой меня это не интересовало, а после… Ну а после — тем более.
Нина Владимировна кивнула.
— А я ее после Костиной смерти никому и не показывала. А сейчас и показывать-то, в сущности, нечего. Почти вся перекочевала в Питер, к старинному знакомому твоего отца, который когда-то помогал ему ее пополнять… Все, что мне досталось, я продавала либо ему, либо через него. Дело это было в те годы подсудное, так что перед законом я тоже далеко не чиста.
— Ты сказала, коллекция фамильная… Откуда это известно?
— Я, сынок, это знаю… Когда твой отец еще задолго до Володиного рождения подарил мне очень красивую и очень дорогую брошь, я… Ну я ее тщательно изучила и нашла на ней, помимо пробы, какое-то странное клеймо, разглядеть которое можно было только через лупу. Несколько дней провела в «Ленинке» и выяснила, что клеймо — точная копия герба Гуттенбергов, старинного графского рода, чьи предки в конце концов осели в Баварии… Твой отец воевал в Баварии и про их родовой замок, полуразрушенный, но сохранивший ряд жилых помещений, и про старика-хозяина рассказывал раз десять. Мол, места там необыкновенно красивые…
Генеральша вздохнула и опустила глаза.
— Я его как-то спросила про этого старика, Костя очень неохотно ответил, что тот случайно попал под какую-то перестрелку и погиб… И тут же сменил тему разговора. Больше мы к этому разговору не возвращались никогда.
Евгений во все глаза смотрел на мать, словно все еще не верил своим ушам.
— И ты продолжала с ним жить, подозревая, что он — убийца? Что ради каких-то… Каких-то стекляшек убил старого беззащитного человека?!
Нина Владимировна поморщилась и покачала головой.
— Он был моим мужем, — сухо произнесла она. — Он спас мне жизнь. И никакие громкие слова ни малейшего отношения к этому не имеют.
В комнате повисла тяжелое и напряженное молчание. Евгений Медленно поднялся с низенького пуфика и с горечью усмехнулся:
— Ты очень мужественная женщина, мама. Сегодня из такого материала людей больше не делают… Я — не такой, не в тебя, к сожалению. И если Маша скрыла от меня что-то действительно гадкое, я с ней расстанусь. Разведусь — элементарно и пошло, через районный суд.
Он вышел из комнаты, аккуратно и бесшумно прикрыв дверь. На лице Нины Владимировны не дрогнул ни один мускул. Во всяком случае, когда хмурая Нюся появилась на пороге ее комнаты с уже ненужным лекарством, ее хозяйка выглядела как обычно.
18
— Я понимаю, что вы не имеете права отвечать на такие вопросы. Но… Мы ведь с вами почти коллеги, верно? — Эльвира нервно усмехнулась и продолжила, старательно избегая встречаться глазами с Анной Алексеевной. — Может быть, в порядке исключения? Видите ли, я спрашиваю вовсе не из любопытства. Просто если ситуация не прояснится, Евгений может бросить Машу… Она упрямая, никому ничего не хочет рассказывать и объяснять. Разговаривает только с домработницей…
— Вы так переживаете за благополучие своего деверя или за ее?
Аня насмешливо и пристально разглядывала Элю, которой следовало бы и самой помнить о таком понятии, как тайна следствия. И не задавать подобных вопросов.
Ехать на Беличью Гору лично сама Калинкина не собиралась. Однако с начальством не поспоришь, а ее шеф настойчиво рекомендовал воздержаться от официального вызова Эльвиры Сергеевны Паниной в прокуратуру, а допросить ее еще раз на месте. Из числа подозреваемых Эля и Катя выпадали автоматически благодаря взаимному алиби, с которым приходилось считаться: до убийства Любомира женщины фактически не были знакомы. Но главной причиной поездки была пусть слабая, но возможность «зацепить» Лоскина, о чем Анин шеф мечтал не первый год. Калинкина подозревала, что у него были какие-то личные счеты с Владимиром Павловичем.
А что Эльвира так или иначе участвовала в «темных» делишках своего начальника, Анна не сомневалась.
— Как вы, наверное, догадываетесь, меня не волнуют ни Женя, ни Маша, — после недолгого молчания ответила наконец Эля. — Но, хотите верьте, хотите нет, меня волнует свекровь. Нине Владимировне уже немало лет, и она больна. А Женя… Словом, он ее любимый сын. И если у них с Машей что-то на самом деле произойдет, мы должны быть готовы оказать ей помощь… Для начала хорошо бы связаться с ее доктором.
Калинкина удивленно покачала головой. Объяснение Эли показалось ей настолько фальшивым и даже нелепым, что с трудом верилось, будто Эльвира Сергеевна с ее умом надеялась с помощью подобных доводов получить хоть какую-то информацию.
— Единственное, что я могу вам сказать, — произнесла Калинкина, — если ваш деверь, не имея представления о содержании найденного нами документа, намерен развестись с женой, узнав, что это за документ, он разведется с ней наверняка.
— Но… Это действительно документ, а… А скажем, не какая-то бумага, состряпанная самим… убитым?
— Это действительно документ — с гербовой печатью и всеми необходимыми подписями соответствующих должностных лиц. Не фальшивка.
Ответить Эля не успела, поскольку в дверь постучали и сразу вслед за этим в кабинет, где и
