обыкновенный страх, я с такой же ясностью понимала, точнее, чувствовала, что пока ему это удается… Что каждое слово, произнесенное мной, тетей Валей, Рудиком и вновь раздавленным собственной трусостью Кириллом — это заранее предусмотренные им реплики, что все мы послушны его беззвучному суфлированию… Что даже выдержанная, разумная тетя Валя попала под этот кошмарный гипноз.
Вероятно, если бы не предупреждение Корнета, о котором я, к счастью, вспомнила, прежде чем открыть рот, я бы брякнула в этот момент что-нибудь лишнее — из разряда сведений, категорически запрещенных Оболенским к разглашению. Но я о нем вспомнила и поэтому сочла за благо взять себя в руки, вернувшись к разговору с белым как мел Гофманом.
— Чего молчишь? — возобновила я наступление. — Так кому вы собирались сделать сюрприз — мне? Зачем? Чтобы оскорбить умолчанием о столь важной перемене в ее жизни?!.. Нет, конечно… Тогда — кому?.. Поверь, во всей конторе не сыщется ни одного персонажа, если не считать этих сорок из отдела рекламы, кого бы это касалось достаточно сильно для сюрприза…
Гофман открыл рот, что-то намереваясь сказать, но я ему не дала заговорить:
— Нет, Рудольф Борисович, дело не в этом… И нечего на меня так смотреть!.. Думаю, когда Милка послала тебя на… Словом, туда, куда послала накануне вечером, перед… перед своей смертью, ты и сам сообразил, в чем дело!
— И в чем? — пролепетал фотокор.
— В очередной шуточке из разряда столь любимых Людмилой Евстафьевной! Ты, помнится, всегда ей в таких случаях угодливо подхихикивал, верно? Веселился вместе с Милкой над очередной жертвой очередного розыгрыша… Но на этот раз подшутили над тобой самим, над твоими трепетными, многолетними чувствами, да еще в миг, когда ты, можно сказать, праздновал победу…
— Что ты хочешь этим сказать?! — взвизгнул Гофман, сверкнув очками. Я не успела ему ответить исключительно потому, что вмешалась тетя Валя.
— Мариночка, остынь! — встревоженно сказала она. — Так действительно можно договориться бог знает до чего…
— До чего, например? — поинтересовалась я, все еще заведенная.
— Например, до взаимных обвинений в убийстве, — веско и серьезно произнесла Валентина Петровна. И, мгновение поколебавшись, добавила: — Ведь и у тебя с Милочкой, насколько мне известно от нее самой, были не такие уж простые отношения…
Если она хотела меня охладить, то цели своей вполне достигла. Слова Валентины Петровны подействовали на меня как ушат ледяной воды: значит, я была права в своем предположении и по поводу Милки, и по поводу тети Вали… Людмила знала или догадывалась (а это для нее одно и то же) о причине, по которой я ушла от Грига… И поделилась этим со своей старшей подругой-опекуншей… Ужасно!
Вновь накатившее головокружение заставило меня вцепиться в подоконник, но я, вероятно, успела уже привыкнуть за прошедшие недели к постоянному существованию в экстремальных ситуациях. И поэтому нашла в себе силы никак не показать никому из сотоварищей, какой силы удар получила от Валентины Петровны на самом деле.
— Ладно, — бросила я сквозь зубы. — Думаю, сейчас нам действительно лучше заткнуться и временно разбежаться… Поговорим позже… Кстати, Калинин, прекрати праздновать труса: уверяю тебя, что на данном этапе следствия ты не являешься для Потехина главным подозреваемым!
На этом я сочла за благо покинуть отдел писем и потащилась в сторону буфета, хотя ни о какой еде и думать в тот момент не могла.
25
В буфете сегодня почему-то царил неприятный, кисловатый запах, исключающий даже у людей с нормальный аппетитом желание хоть что-нибудь съесть. И я ничуть не удивилась, что здесь, вопреки обыкновению, почти половина столиков пустовала. Но уж если я сюда заявилась, следовало взять для приличия хоть что-нибудь: все веселее, чем ожидать Корнета в одиночестве, да еще в кабинете, где поминутно раздаются звонки Милкиных друзей и знакомых. Подумав, я остановила свой выбор на чашечке кофе и порции бисквита, не вызывавшего никаких малоприятных ассоциаций.
— Мариночка, иди сюда!.. — Я вздрогнула и едва не пролила напиток, с которым как раз двигалась в сторону одного из пустующих столов. Окликнувший меня голос принадлежал моей тезке — Марине Ивановне, возглавлявшей стаю юных сплетниц из отдела рекламы… Сама она юной не была уже довольно давно и успела настолько закоснеть в своем грехе, что большинство наших корреспондентов, заведующих и просто авторов старались не говорить с Мариной Ивановной даже о погоде… Иными словами, мне, учитывая ситуацию, здорово «повезло». Придумать на ходу причину, по которой я вдруг возжелала посидеть в полном одиночестве, да еще с чашкой кофе, я не сумела. И, сдавшись на милость судьбы, направилась к столику Марины Ивановны — в отличие от меня, просиявшей радостью охотника, узревшего дичь.
— Что-то ты бледненькая, — сообщила она для начала. И сама же выдвинула в этой связи вполне законченную версию: — Конечно, ничего удивительного, если учесть, что находишься под следствием…
— С чего вы взяли, что я нахожусь под следствием? — как можно спокойнее возразила я. — Под следствием находятся преступники, а таковых в нашем отделе на сегодняшний день не обнаружено!
— Ну да, ну да… — немедленно согласилась Марина Ивановна. — Я так хорошо понимаю, так понимаю… Кстати, ты должна знать: куда это исчез Григорий Константинович?..
Вот тварь! Больше всего на свете мне захотелось немедленно, не сходя с места выплеснуть ей в рожу остатки моего напитка, который я, оказывается, уже наполовину выдула, даже не ощутив его вкуса.
— Занят, должно быть, — ухмыльнулась я, взглянув в маленькие, горящие любознательностью глазки своей собеседницы и взяв себя в руки в очередной раз. Господи, ну неужели мне и впрямь придется подыскивать себе новое место работы?! Долго я подобный артобстрел наверняка не выдержу. Между тем надежды на то, что обстоятельства в ближайшие месяцы изменятся, с каждым днем оставалось все меньше — особенно если Оболенский снова упрется рогом относительно Кати Крымовой… Хотелось бы знать, почему он так вцепился в Катю и ее мать, почему так упорно не желает посвящать в эту ситуацию Потехина? Оставил ведь он в покое после первого же визита Милкиного киношника, между прочим вполне женатого человека?.. Почему-то по поводу калининской жены подозрения у Оболенского мелькнули. А по поводу режиссерской — нет…
Я задумалась, отключившись от болтовни Марины Ивановны, автоматически дохлебывая свой кофе. Действительно ли жена режиссера, с точки зрения Корнета, находится вне подозрений? Если тетя Валя и была в чем-то права — так это в том, что в истории с «дамой в шляпе» и впрямь присутствует некая театральность. Между тем супруга знаменитого Милкиного любовника — я это знала точно — была как раз актрисой. Пусть не театральной, но актрисой…
— Извините, мне пора! — Я поднялась из-за столика, очевидно прервав свою соседку на половине какой-то не услышанной мной фразы, потому что на ее физиономии проступили одновременно обида и разочарование. Но мне уже было все равно, какую именно очередную сплетню пустят по конторе на основе парочки фраз, вылетевших у меня в процессе общения с этой каргой: идея, посетившая мою головку, требовала воплощения. Времени до появления Оболенского, если он действительно явится вовремя, для ее реализации вполне хватало… Хотя бы раз за сегодняшний день мне повезло.
В известном смысле мне действительно повезло: супруга Владимира Константиновича сняла трубку сама, сразу после первого гудка.
— Да? — У нее был слегка задыхающийся голос, словно актриса долго мчалась к телефону бегом.
— Здравствуйте, — вежливо произнесла я и представилась, услышав в ответ тоже вежливое «Очень приятно», после чего сообщила о своем горячем желании сделать с ней интервью для нашей газеты.
— Как — прямо вот так, с порога?! — Удивление, прозвучавшее в ее голосе, меня насторожило.
— То есть? — поинтересовалась я в свою очередь. — Вас это удивляет?
