относился. Всполошился, конечно… Выяснять что да как бросился. Оказывается, ее в тот день хозяйка с квартиры выгнала — за неуплату… Сбрехала, конечно, а я, дурак…
Дураком он и в самом деле оказался знатным. Вместо того чтобы пристроить «несчастную» на одном из многочисленных диванов, имеющихся в те времена не только в приемной, но и в том же отделе писем, в половине третьего утра, когда номер наконец-то был подписан «в свет», Калинин отвез Милку к себе домой… То есть к ним с мамой, повергнув тем самым эту интеллигентную старушку, воспитанную в старых правилах, в настоящий шок. Правда, как раз в силу своей интеллигентности, мамуля все проглотила молча, постелив Людмиле в самой дальней от Кирилла комнате, благо квартира у них была огромная, можно сказать, барская: пятикомнатная и в центре…
Стоит ли говорить, что вся эта ситуация была «авторской», развивалась она по Милкиному сценарию и насчет шикарной квартиры она наверняка все выяснила заранее? Не нужно быть семи пядей во лбу, чтоб догадаться: в эту же ночь Людмила, дождавшись, когда старушка уснет, перебралась (разумеется, вся в слезах) в Кириллову постель под предлогом вспыхнувшей — конечно, с первого взгляда! — любви и немыслимой благодарности. О том, что ей едва сровнялось семнадцать, Калинин узнал на следующее утро. С соблазнением малолеток тогда было строго…
Забеременеть же она сочла нужным через два с половиной месяца. После того как убедилась, что калининская мама, в отличие от него самого, несмотря на интеллигентность, умеет быть твердой как сталь. В частности, в вопросах прописки у себя малознакомой девицы из провинции, авантюристки, подло пробравшейся в постель ее сына.
— Расписывали нас как раз по справке о ее беременности, — горько усмехнулся Кирилл. — Мама, узнав о грядущем внуке, разумеется, сдалась, буквально заболев от горя… Никогда себе не прощу, что именно эта история ее в конечном счете и угробила. Умерла она, когда Сашеньке было полтора года. Но к тому времени Милка уже год как нас бросила, зачем мы ей были нужны?.. На работу в нашу контору я ее устроил почти сразу после… Ну после той ночи. На журфак она осенью сама поступила, а Сашку не любила никогда, ни разу за шесть месяцев ночью к нему не встала, кормить грудью, чтоб фигуру не портить, отказалась еще в роддоме… Мама окончательно слегла, когда узнала, что Людмила подала в суд на размен. А на новую квартиру мы с Санькой переезжали уже вдвоем… Такие вот дела. Сыном она заинтересовалась, только когда Катюша в моей жизни появилась, ему тогда было два с небольшим.
— И что? — спросила я, хотя уже и так догадалась что.
Людмиле всегда доставляло удовольствие мучить неугодных ей людей, я знала очень хорошо. Неясно было одно: чем ее мог допечь безобидный Кирилл, благодаря которому, как выяснилось, у нее появилось буквально все, к чему она стремилась, как у меня — благодаря ей.
— Ты имеешь в виду, какого дьявола ей было от меня надо?..
— Но ведь любой шантаж преследует какую-то цель, — пожала я плечами.
— Вряд ли это можно назвать стопроцентным шантажом, — вздохнул он. — Просто из тогдашних старичков, на глазах которых это все случилось, только Корнет и остался. Все, особенно после девяносто первого, расползлись кто куда… Редактором у нас тогда был нынешний огоньковский, он тоже вскоре ушел. Словом, она меня предупредила: если от меня кто-нибудь хоть слово о нашем браке услышит — никакой спокойной семейной жизни мне не видать как своих ушей и Сашке скажет, кто его настоящая мама, а кто — чужая тетка… Ну и периодически обращалась, конечно, ко мне со всякими просьбами, в том числе денежными, хотя деньги просила редко…
— А что же Корнет? — поинтересовалась я.
— А ты что, не знаешь?
— Вообще-то знаю, — призналась я, — хотя никогда не думала, что он…
— Виталька тут ни при чем, — твердо возразил Кирилл. — Уж ты мне поверь, Милка любого мужика вокруг пальца обведет, тут мы все дураки, одним миром мазаны! Она, когда нашу с мамой квартиру делила, как раз у Оболенского и жила… Только он все равно умнее меня оказался — сумел с ней разбежаться. А она сумела с ним хорошие отношения сохранить… Как — не знаю, я не вникал… Корнет меня до сих пор на дух не перекосит… Но от проблем с Сашкой он далек, думаю, и вовсе не в курсе: это мы с Катькой все годы дрожим, что Милка рано или поздно сделает свое пакостное дело, собьет парня с панталыку, а он — он у нас и так сложный, подросток к тому же…
— Теперь уже не собьет, — напомнила я и тут же пожалела. Потому что несчастный Кирилл, издав мучительный стон, закрыл лицо руками.
— Извини, — расстроилась я. — Ради бога, Кирюша, прости меня, дуру, и прекрати, в конце концов, переживать заранее… Слышишь?! Я завтра же поговорю с Корнетом, он же вообще-то хороший мужик… Кирилл, ну возьми ты себя в руки!
Мне все-таки удалось его растормошить и, надеюсь, немного успокоить — своим обещанием поговорить с Корнетом.
Проклятый день наконец завершился. Мы оба с Калининым чувствовали себя совершенно разбитыми, думаю, ему было еще хуже, чем мне: если менты начнут копаться в Милкиной биографии, на их брак они наткнутся в первую очередь. И тогда за Кирилла действительно могут взяться всерьез… Собравшись с силами, мы все-таки доплелись до троллейбуса. Он, к счастью, подошел, несмотря на поздний час, сразу. Всю дорогу до моей остановки мы с Калининым молчали.
5
Моя тетушка на самом деле приходится мне вовсе не теткой, а двоюродной бабушкой. Но так уж повелось в нашей семье, что младшую сестру покойной бабули мы с мамой обе считаем, вопреки ее солидному, за семьдесят, возрасту, тетей. И обе зовем по имени-отчеству — Лилией Серафимовной. И опять же вопреки возрасту, на старушку она совсем не похожа: до сих пор не рассталась с высокими каблуками, элегантными костюмами, а в пышных белокурых волосах, обрамляющих правильное, овальной формы лицо, ни единого седого волоска. Сама она уверяет, что их просто не видно благодаря удачному в этом отношении природному цвету.
Но самые молодые на ее лице — глаза: аккуратно подкрашенные, светло-голубые, сияющие… Замечательная у нас тетушка! Со своей работой до конца она так и не рассталась. Конечно, уже не оперирует (Лилия Серафимовна — блестящий хирург), но консультирует и больных, и своих бывших, более молодых коллег.
Самое главное ее достоинство в моих глазах относится к тем качествам, которых мне всегда не хватало в матери: Лилия Серафимовна — человек почти мистически чуткий. В тот вечер, когда я ввалилась наконец домой, едва стоя на ногах, ей хватило одного взгляда, чтобы понять — случилось нечто из ряда вон. И, не сказав мне ни слова, ни о чем не спросив, как непосредственно с порога сделала бы это моя мамуля, она мгновенно направилась на кухню, поставила чайник и одновременно извлекла из глубины буфета заветную бутылку отличного армянского коньяка.
Конечно, я рассказала ей все сама, спустя минут пять после того, как содержимое налитой Лилией Серафимовной крохотной рюмочки достигло моего желудка.
Милку тетушка никогда не любила, однако напоминать мне о своем неоднократном пророчестве относительно того, что «Людмила плохо кончит», даже не подумала. Вместо этого она сделала единственное, в чем я в тот момент нуждалась, — собственноручно постелила мне постель и едва ли не под руки отвела спать, забрав будильник с моей тумбочки в свою комнату. Справедливо предполагая, что сама я утром его могу и не услышать.
Коньяк сделал свое дело, отключилась я сразу, хотя, добираясь до дома, была уверена, что сегодня ночью мне не уснуть ни за что и ни под каким видом. Первые комментарии к случившемуся я услышала от нее только после завтрака.
— Вот что, Мариша, — голос тетушки, как обычно, был спокойным, даже спокойнее обычного, — я понимаю все, что ты сейчас чувствуешь, понимаю, какой ужас все это вызывает… И все же, дорогая, возьми себя в руки и настройся на терпение, причем терпение бесконечное. Следствие — процесс крайне неприятный, долгий, но, к сожалению, неизбежный. Постарайся на этого Потехина не настраиваться
