Обладатель великой нелепости

Несколько секунд Герман простоял в нерешительности – снимать трубку или нет? Что-то подсказывало…

Пока Герман раздумывал, телефон успел подать голос еще дважды. Наконец до него дошло, что короткие интервалы между сигналами означают междугородную связь.

Герман снял трубку.

– Алло? Как вы меня слышите? – прозвучало из динамика трубки, и, не дожидаясь от ответа, женский голос сообщил: – Сейчас будете разговаривать с Канадой.

Герман испытал одновременно и облегчение, и досаду – отец или мать (все верно, сейчас там практически обеденное время). Как некстати! Ну тогда уж лучше мать.

В трубке раздалось пару щелчков, затем он услышал:

– Алло! Герман! – как назло слышимость была отличной. Все-таки отец. Будто звонил из соседнего дома или горланил Герману прямо в ухо через свернутый в трубочку журнал.

Чтобы имитировать плохую связь, он отвел микрофон подальше ото рта, перевернув трубку почти на 180 по вертикали, оставляя динамик прижатым к уху.

– Привет, папа.

Отец секунду молчал.

– Что с твоим голосом? – его тон не просто был подозрительным, казалось, он пытался увидеть Германа, как следует рассмотреть, будто обычная телефонная связь могла передать изображение собеседника на другом конце провода, даже если тот пользовался древним как мир дисковым аппаратом.

Герман поморщился: вот чертов старик!

– Телефон барахлит.

– Телефон? – отец никогда не принадлежал к тем, кого можно было так вот запросто провести. – Значит, телефон? – и неожиданно взорвался: – Прекратите меня разыгрывать, я вам не мальчик! По-вашему, я не способен отличить голос собственного сына от… Позовите Германа! И вообще, кто вы такой?

Несколько секунд Герман молча соображал.

– Немедленно позовите Германа! И не начинайте убеждать, что я набрал неправильный номер!

Герман уже жалел, что вообще прикоснулся к телефону – он не ожидал, что старик бросится с места в карьер.

– Я бы хотел вас предупредить, молодой человек… или не знаю, какой вы там… что ваше присутствие в доме моего сына в столь поздний час… сколько там у вас? – половина второго ночи или около того? – мне очень не нравится! Объясните, где Герман и что вы там делаете? Учтите, я прямо сейчас могу связаться кое с кем во Львове, чтобы проверить, что там происходит! Вы поняли меня?

Хуже всего – старик действительно мог это сделать. Однако пока отец выплескивал свою тираду, Герман собрался с мыслями (точнее даже, ощутил ледяное равнодушие к происходящему), и угроза старика, хотя и реальная, его ни сколько не взволновала.

– Послушайте, к чему вся эта паника? – холодно улыбаясь, произнес он в трубку, приведенную уже в нормальное положение. – Герман просто отправился в длительную командировку по делам компании, вот и все. А перед отъездом попросил меня присмотреть за его квартирой. Сожалею, что он забыл вас об этом уведомить.

Старик некоторое время молчал.

– А вы, простите… кто?

– Друг.

– Ах, вот как… друг, – по тону отца Герман наконец понял…

«Все ясно, он считает меня гомиком!»

Если раньше отец только подозревал, то теперь – с этого момента – знал (или вообразил, что знает уже наверняка) о сексуальных предпочтениях своего сына.

Поводом для этих подозрений послужило резкое изменение в поведении Германа в шестнадцать лет после поездки в Ригу (отец, видимо, догадался, что с ним за тот недельный промежуток времени – бесконтрольный промежуток – что-то произошло). Когда он резко прекратил встречаться с девчонками (и всячески уходил от наводящих тем в разговорах) и либо сидел дома, либо проводил время исключительно в мужском обществе, чаще всего с Алексом, или в компаниях одноклассников, а затем – университетских однокурсников.

Сейчас Герман был готов поспорить, что старик уже тогда всячески пытался уловить в его поведении некую жеманность и характерные для «голубых» манеры. Но отец никогда не задавал ему прямых вопросов и не заводил разговоров на тему сексуальных меньшинств, даже не интересовался, как Герман относится к такому явлению вообще. Лишь однажды утром, когда Герман, которому тогда было семнадцать, вернулся домой после ночевки дома у Алекса, родители которого уехали в тот момент на несколько дней куда-то отдохнуть, отец, как бы между прочим, спросил: «Гера, вы с Сашей ничем таким не занимались?» Он тогда подумал, что отец имел в виду, не употребляли ли они спиртное или наркотики, но истинный смысл этого вопроса Герман понял намного позже. Как и тот особенный взгляд отца.

Теперь старик наверняка думал, что упустил нечто важное в прошлом, когда так и не смог понять до конца своего сына. А сейчас полагал, что обнаружил бесспорные доказательства своим давним подозрениям (когда он произнес «Ах, вот как… друг…» – в его интонации прозвучало и какое-то горькое торжество, и обида, а главное – почему это случилось так поздно, слишком поздно, чтобы теперь он мог вмешаться и что-то изменить), наконец-то застукав любовника Германа ночью в его квартире. Убежденный в своей абсолютной правоте, отец даже не учитывал, что Герман действительно мог находиться в отъезде, а человек, с которым он беседует («Я-то тебя сразу раскусил, паршивый педераст!»), на самом деле исповедует стопроцентно гетеросексуальный образ жизни.