– Нет, – жму плечами, – к сожалению. Я за рулем, а на персонального водителя пока что не заработал.
– А вот это ты брось! – хмыкает. – Когда это еще редактор отдела информации моей газеты каких-то там сраных ментов боялся?! А если у тебя принципы – так бросишь машину у редакции, на стоянке, никуда она отсюда не денется…
Я снова жму плечами.
– Ну, – говорю, – если вопрос так стоит – тогда буду. От вас же все равно, блин, не отвертишься…
Он согласно кивает.
– Молодец, – говорит, – понятливый. За это и ценю…
И нажимает кнопку громкой связи.
– Вероника Эммануиловна, – ревет, – водки нам принеси! Любой, лишь бы похолоднее! И закусить чем сообрази! У тебя там вроде яблоки мои любимые всегда в наличии имеются…
Я морщусь.
– Игорь, – говорю, – по телефону, даже по громкой связи, можно и потише разговаривать. А то у меня даже на стадионе так громко орать не получается.
Он неожиданно смущается, и маленькие красноватые глазки за толстыми стеклами очков вдруг становятся совершенно беззащитными.
– Да я все понимаю, – говорит, – Данила. Только вот привыкнуть к этому неприличному начальственному положению все равно никак почему-то не получается. Потому и ору в селектор, как будто мне яйца прищемили.
Я хмыкаю.
Все-таки – я его достал.
Причем – с совершенно безопасной позиции и расстояния.
Даже если захочет что в обратку прислать – ни фига не дотянется.
Маленькая, но победа.
А победой над таким противником гордиться можно всегда, какой бы маленькой и потешной она со стороны и не выглядела.
Вероника появилась почти мгновенно.
Словно под дверью ждала, заранее приготовившись.
С подносом, украшенным замерзшей бутылкой водки, порезанным на дольки кислым зеленым яблоком и маленькой тарелочкой маслин.
Шеф в этом отношении был человеком глубоко прагматичным и, придя однажды к весьма справедливому выводу, что закуска крадет градус, намертво разделил эти два процесса.
В смысле, процессы еды и питья.
Так что всякого вида бутерброды, канапе и прочие вкусности, а также малейшие намеки на их существование в природе, для людей, употребляющих с ним водку, были, к сожалению, совершеннейшим образом недопустимы.
Под страхом немедленного и пожизненного исключения из круга его ближайших собутыльников.
А это, вообще-то, могло и на успешности карьеры, так, чисто случайно, отразиться.
Игорь – я уже говорил об этом – вообще перец злобный, по жизни.
И память у него отличная.
Ну его на фиг.
Я вздохнул и в очередной раз пожалел, что так еще и не перекусил.
Причем даже пытаться объяснять это Игорю было совершенно бессмысленно.
Потому как сам он вообще никогда не завтракал.
Пил кофе и мчал в редакцию.
Я у него как-то пару раз ночевал после вечерних возлияний, так он даже меня умудрялся в семь утра расталкивать.
Чашку растворимого кофе в зубы – и арбайтен, вплоть до самого посинения.
Обедал же шеф бутербродами с вареной колбасой, стаканом томатного сока и соленым огурчиком, а ужинать ехал на какую-нибудь очередную деловую встречу, где тут же, естественно, начинал выпивать свою любимую русскую водочку и есть, соответственно, прекращал, – опять-таки из-за своих неизменных дурацких принципов.
И так – все четыре с лишним года нашего с ним весьма интенсивного знакомства.
Как он при таком режиме умудрялся оставаться не только живым, но и вполне себе здоровым физически и психически человеком, лично для меня до сих пор остается совершенно неразрешимой загадкой.
Я бы уже давно умер.
А этот вон даже и не заморачивается…
Отпустил взмахом руки секретаршу, сам разлил водку по маленьким, аккуратным стопкам.
Вздохнул.
– Ну что, – говорит, – за Ингино везение. Не у каждого так получится, чтобы, считай, без единой царапины…
– Может, – сомневаюсь, – сначала Серегу Патлатого помянем? Ну, штурмана ее погибшего. Да и о везении я бы говорить в этой ситуации поостерегся. Ничего себе, по ее вине считай, – один человек на тот свет отправился! Другой – на больничную койку. Машина любимая опять-таки, в дребезги. Да к тому же еще и уголовка серьезная нависает. Срок, возможно, корячится в полный рост, причем немаленький. Какое уж тут, извини, на хрен везение…
– Ну, – кривится мой мудрый шеф, – Патлатого я вашего не знал, так что помянуть-таки конечно, могу, но только чисто из вежливости. Выпьем, объясню почему. Следующим тостом. И обо всем остальном попозже поговорим, после того как Ингино везение отметим. Жива-таки, здорова относительно, остальное – херня. Выберется. Так что – давай за нее. И за ее ангела за правым плечом…
И – тянется через стол чокаться.
Дзинькнули.
Опрокинули.
Я маслинкой закусил, он – долькой своего любимого, кислого, как уксус, зеленого яблока.
Одновременно поморщились.
Непростое это дело – водку с утра пить.
Не тривиальное.
Ничего.
Прорвемся.
Первый раз, что ли?
– Так, – напоминаю, – ты что-то про гибель штурмана хотел сказать? И про прочие привходящие обстоятельства Ингиного «везения»? И еще – тост какой-то у тебя странный был: за ангела за плечом. Это к чему?
– А о чем тут говорить-то? – удивляется. – Ну погиб парень. Сколько их гибнет-то в ежедневном режиме на дорогах Москвы и Московской области? И что теперь? Не пить?! Или пить за каждого?! Я ж его даже не знал, в конце-то концов. А насчет ангела за правым плечом – это байка такая есть старая, еще библейская. Точнее – притча. А то я что-то, как только с тобой общаться начинаю, сразу же на ваш этот сленг дурацкий перехожу. Если не слышал, то потом как-нибудь обязательно побеседуем. Но – не сейчас, сейчас – некогда.
– Нормально, – откидываюсь на спинку удобного редакторского кресла, – ты рассуждаешь, шеф. Он – живой человек все-таки. Теплый. Точнее – был. Живым. И теплым. С какими-то своими мыслями, желаниями. Стремлениями. Что-то хотел по жизни, любил его, наверное, кто-нибудь. А тут – раз, и нет ничего. Вообще ничего. Как свет выключили…
– Ну, – кривится, – выключили, значит, не повезло. Не у всех, понимаешь, с небесным Чубайсом гармония полюбовная. Я-то тут при каких делах? У меня эта функция таки уже давно отключена, я даже к собственной смерти отношусь как к более или менее значимой информации. И тебе, кстати, то же самое советую. По причинам таки сугубо профессиональным, ничего личного…
Я морщусь, он ухмыляется.
