избавиться от этого приятного, умного взгляда, в котором не было ни капли пренебрежения, которое, однако, Бадлонг безусловно испытывал. Он вежливо проводил нас через парадную дверь, и я с радостью услышал, направляясь к калитке, как сзади щелкнул замок.
Я все еще ощущал себя мальчишкой, который обесчестил себя дурным поступком, когда взялся за щеколду. В тот же миг я остановился: откуда-то справа я услышал звук автомобиля, который на большой скорости, скрежеща тормозами, вырвался из-за угла на улицу. Через щель в калитке я увидел, что мимо нас промчался автомобиль Беличеков. Джек склонился над рулем, внимательно всматриваясь перед собой, а Теодора сжалась рядом. Снова завизжала резина и заскрежетали тормоза, раздался выстрел, знакомый звук выстрела из пистолета, и мы услышали свист пули вдоль улицы. Мимо калитки пронесся коричневый с золотой звездой автомобиль городской полиции, через минуту рев двух моторов ослабел, стих, вновь послышался где-то вдалеке, а потом исчез насовсем.
За нами заскрипела дверь, я откинул щеколду, взял Бекки под руку, и мы быстро зашагали по тротуару. Метров через двадцать мы свернули на тропинку, которая вела к двухэтажному деревянному дому, где я играл еще мальчишкой. Мы прошли вдоль дома, затем оказались во дворе. Сзади, на улице, которую мы только что миновали, я услышал чей-то голос, еще один, потом стук двери. Через минуту мы уже взбирались на холм, который возвышался позади домов на Корте Мадера-авеню, и снова пробирались по тропинке, извивавшейся через кустарник, обходя отдельные группы деревьев.
У меня было время размышлять. Я понял, что произошло, и был поражен твердостью и решимостью, которые проявил Джек Беличек. Трудно сказать, долго ли его так преследовали, хотя, наверное, не очень давно. Но я знал, что ему пришлось мчаться по улицам Санта-Миры с полицейской машиной, из которой стреляли, на хвосте, все время посматривая на часы. Сознательно пренебрегая всеми возможностями бежать, вырваться из города и оказаться в безопасности, Джек правил машиной так, чтобы привести ее как можно ближе к улице и дому, где, как он знал, мы должны были его ждать, пока не подошло время нашей встречи. Это был практически единственный способ предупредить нас, и, невероятно, но ему удалось это сделать в то самое время, когда страх и паника должны были управлять всеми его поступками. Я мог только пожелать, чтобы они с женой как-то выпутались из этого положения, хотя и сомневался, что им это удастся: единственная дорога из города, и та почти непроходимая, была заблокирована второй полицейской машиной. Теперь я понял, какую страшную ошибку мы совершили, вернувшись в Санта-Миру, как мы были беспомощны против того, что сейчас овладело городом, и мне оставалось только гадать, сколько времени еще пройдет, пока нас схватят – через два шага или на следующем повороте тропинки, – и что они с нами сделают.
Страх, хотя он поначалу немного стимулирует, нагнетая адреналин в кровь, в конце концов лишает сил. Бекки чуть не висела у меня на руке, тяжелая, с бледным лицом, полузакрытыми глазами, жадно хватая ртом воздух.
Мы не могли долго продираться через поросшие кустарником холмы. Ноги уже не шагали сами собой, а с трудом подчинялись усилию воли, болью отзываясь на каждый шаг. Где-то нужно было найти приют, но у нас его не было – ни одного дома, где мы осмелились бы появиться, ни одного человека, даже лучшего друга, к которому мы отважились бы обратиться за помощью.
Глава 15
Наша Мейн-стрит и параллельная ей деловая улица вьются вдоль ряда невысоких холмов, как и большинство других улиц города, кроме нескольких в районах, которые называются «Лужок» и «Долина». Сейчас мы спускались с одного из этих холмов по тропинке, которая, петляя, заканчивалась аллеей позади квартала деловых зданий. Там помещался и мой кабинет, куда я стремился попасть.
Это было лучшее, что я мог придумать, единственное, о чем я мог думать.
Я боялся идти туда, но еще больше боялся не идти. Смешно, но я всерьез считал, что мы там будем в безопасности хотя бы некоторое время, потому что это было не то место, где нас могли ждать. К тому же нам надо было немного отдохнуть. Мы даже сможем поспать, думал я, ведя Бекки вниз по склону, хотя на самом деле вовсе не был в этом уверен. Зато у меня в кабинете был бензедрин и еще некоторые стимулирующие средства, которые позволили бы нам после того, как мы отдохнем и выработаем какой-то план, осуществить его.
Внизу перед нами пролегла Мейн-стрит, которую я помнил с первых дней жизни: кинотеатр «Секвойя», где я мальчишкой смотрел столько мультфильмов; кондитерская Гассмана, где я покупал конфеты, а однажды на каникулах подрабатывал; трехкомнатная квартира на втором этаже галантерейного магазина Хэрли, где я бывал много раз, когда первокурсником ухаживал за жившей там девушкой. Мы вышли на аллею, там не было никого, кроме собаки, принюхивавшейся к куче мусора. Обойдя пса, мы вошли в здание через металлическую дверь, которая вела на боковую лестницу.
Я был готов сбить с ног любого, кто попался бы нам на этой лестнице, будь то хоть женщина, но в этом здании лифты, и нам никто не встретился.
На седьмом этаже я приложил ухо к запертой металлической решетке, ведущей на пожарную лестницу, и прислушался. Через некоторое время я услышал, как открывается дверь лифта, подошвы гулко стучат по мраморному полу и кто-то заходит в кабину. Потом дверь стукнула, и я рывком распахнул решетку черного хода. Мы молча прошли пустым коридором к двери из матового стекла, на которой висела табличка с моим именем. Ключ я держал наготове, и мы вошли в приемную, заперев за собой дверь.
Приемная и кабинет, как я заметил, уже покрылись пылью, тонким слоем лежавшей на стекле и мебели. Я знал, что медсестра без меня сюда не заходила, и сейчас тут стоял какой-то нежилой запах и было темно, потому что жалюзи оставались опущенными. Помещение выглядело тихим и каким-то недружелюбным, словно я отсутствовал слишком долго и оно уже не принадлежало мне. Я не обнаружил признаков пребывания посторонних и не стал терять времени на выяснение того, был ли здесь обыск. Сейчас мне было все равно.
В приемной стоит большая тахта, и Бекки, сняв туфли, легла на нее. Я взял пару просты ней и подушку со стола, где осматриваю больных, и старательно укрыл ее. Она лежала молча, глядя на меня, и когда наши глаза встретились, я заметил слабую улыбку благодарности. Присев на корточки возле Бекки, я коснулся ее лица и поцеловал – утешающе, как ребенка.
Ничего большего в этом поцелуе не было, слишком уж она устала. Я слегка погладил ее.
– Спи, – сказал я, – отдохни немного. – Я усмехнулся и подмигнул ей, стараясь выглядеть спокойным и уверенным в себе, будто и в самом деле знал, что делаю и что нужно делать.
Сняв туфли, чтобы никто из проходивших по коридору не услышал меня, я стянул клеенку с кушетки и расстелил ее в приемной на полу вдоль окон, выходивших на Мейн-стрит. Затем я расстегнул пиджак, отпустил галстук, положил сигареты и спички на пол и, взяв пепельницу с журнального столика, уселся на клеенке. Опершись спиной о стену, я слегка приподнял жалюзи, чтобы можно было посматривать на Мейн- стрит, и при этом почувствовал некоторое облегчение. Запертый в этих темных, молчаливых комнатах, я ощущал себя слепым и беспомощным, но теперь, глядя на улицу и на все, что там происходило, стал более уверенным в себе.
Картина, которую я наблюдал сквозь щелку в жалюзи, на первый взгляд, казалась будничной: проедьте по главной улице любого из сотни тысяч малых городов Америки, и вы увидите то же самое. Машины стояли на асфальте, на тротуарах и площадках со счетчиками, обозначенными белыми полосами, люди сновали у магазина Дж.С.Пенни, аптеки Давлока, универсама и еще дюжины торговых заведений. Со стороны Сан-Францисского залива надвигался легкий туман. Как раз у меня под ногами Мейн-стрит делает поворот, следуя рельефу местности, и именно на этом углу с ней сливается Хильер-авеню – широкая проезжая улица. Так что в этом месте образуется большая асфальтированная площадка, с трех сторон окруженная магазинами, это и есть наша так называемая главная площадь. Иногда поперек Хильер-авеню ставят трибуну для оркестра, отгораживая место для танцев и карнавалов.
Я лежал с сигаретой, иногда меняя положение, поворачиваясь на бок или опираясь на локоть так, чтобы глаза были чуть выше подоконника, некоторое время я лежал на спине, уставившись в потолок. Я уже давно усвоил, что мышление – почти бессознательный процесс и незачем пытаться подгонять его,
