появления, а только хотят «провести несколько безмятежных неделек и получше узнать своего новоиспеченного зятя».
Ужасно жалея о том, что Эва послала родителям телеграмму сразу после их свадьбы, Чейз умудрялся большую часть первой недели пребывания Эберхартов на ранчо проводить в седле, в конюшне или заниматься какими-нибудь хозяйственными делами. Но сегодня он обнаружил, что ужасно соскучился по Эве, поэтому присоединился к ней и ее родителям, расположившимся на крылечке. У них уже вошло в привычку сидеть на улице, наслаждаясь тихими летними вечерами, наблюдать за светлячками, летавшими в садике Эвы, и считать звезды, когда те высыпали на небе.
Эва уже давно раскусила его ненависть к замкнутому пространству, поэтому соорудила то, что она называла «летней гостиной», позаимствовав из настоящей гостиной стулья и два столика и расставив их на крыльце.
Эстер Эберхарт устроилась со всеми удобствами, взгромоздив ноги на стол, нисколько не беспокоясь о том, что ее лодыжки выставлены на всеобщее обозрение, как и ее нижняя юбка. Широкие оборки ее фиолетовой нижней юбки были видны во всей красе. Она уже запуталась в хитросплетениях очередной истории о ее театральных похождениях и успехах, которой она угощала слушателей.
Эва совершенно не походила на эту высокую, пышнотелую женщину с широким ртом, блестящими голубыми глазами, толстым носом и копной крашеных хной волос. Их с дочерью различие было просто поразительным. Она разговаривала так громогласно, что любое ее слово было слышно даже в пристройке. Не желая, как она выражалась, «наступить в какую-нибудь гадость», она редко сходила с крыльца.
– Как ты думаешь, Эндикотт? Где лучше начинать новый сезон в марте – в Топеке или Калифорнии? Я бы предпочла Калифорнию. Там лучше платят. Кроме того, погода там тоже лучше. Хотя в марте один черт. И это несправедливо по отношению к Топеке…
Пока Эстер продолжала в том же духе, Чейз присматривался к Эндикотту Эберхарту. Уронив голову на спинку глубокого кресла, тот, казалось, дремал. Но это было своего рода защитой от приставаний жены. Хотя Чейз и находил отца Эвы весьма приятным мужчиной, общались они редко. Вообще-то вставить хоть слово, когда Эстер была в настроении поболтать, обычно никому никогда не удавалось.
Отец Эвы носил короткие кожаные панталоны с яркими подтяжками и белую сорочку с пышными рукавами. Актер утверждал, что именно так одеваются горцы в Европе, а поскольку в Монтане он чувствовал себя почти так же, как в Альпах, он будет с гордостью носить свой «лидерхозен». Каждое утро он совершал моцион по холмам и равнинам ранчо, опираясь на трость, которую вырезал для него Орвил, и декламируя строчки из своих излюбленных театральных ролей.
В пристройке ему постоянно перемывали косточки.
Сидя на крыльце и опираясь спиной о перила, Чейз смотрел на Эву, которая прикорнула у него под мышкой. Кудлатый лежал тут же, на ступеньке, мирно посапывая. Голова старого пса покоилась на коленях Чейза. Совершенно бездумно Чейз крепче прижал к себе Эву и чмокнул ее в макушку.
Он почувствовал, как ее рука легла на его бедро, как бы давая понять, что она оценила его ласку. Он находил просто замечательным это их безмолвное общение. Несмотря на то что рядом находились ее родители, он никогда еще не чувствовал себя таким умиротворенным и довольным. Хотя, когда его посещали мысли о Лейне, сердце начинало тихонько ныть.
– Мама, – Эва попыталась прервать монолог Эстер. – Мама.
– Что, милая? – Эстер опустила ноги, оправила свою юбку и поудобнее устроилась на стуле. – Ты что-то хочешь сказать?
Эва улыбнулась Чейзу, потом переключила внимание обратно на свою мать.
– Чейзу интересно узнать историю Честера. Ты не можешь припомнить, не рассказывал ли тебе прадедушка Эберхарт что-нибудь о нем?
Эстер потерла щеку.
– Постой-ка…
Эндикотт Эберхарт вдруг выпрямился, как будто пробудился от спячки. Чейз еле сдерживался от смеха. Совершенно очевидно, что отец Эвы просто ждал случая, чтобы выйти на сцену.
– Честер принадлежал моим предкам, дорогая, поэтому я расскажу тебе о нем, если ты не против. Кстати, где он?
– В сарае, вместе с остальной моей рухлядью, – ответила Эва.
– В очень надежном месте, – добавил Чейз.
– Мой дедушка, Эллисон Эберхарт, приобрел Честера задолго до того, как мой отец, Эмерсон, появился на свет. Если я не ошибаюсь, то отец рассказывал, что у дедушки когда-то был очень хороший друг и сослуживец на Востоке. Удача всегда обходила его стороной. Когда пришел его смертный час, он завещал Честера моему дедушке. Кажется, я припоминаю, что Честер когда-то был фараоном. Да, точно, фараоном. Египетским царем.
– Очень маленьким Египетским царем, – встряла Эстер, пренебрежительно фыркнув. – Иногда мне жаль, что мы все-таки не успели расспросить дедушку о том, как мумия попала в Америку. Бедный старик, к тому времени, как он умер, он уже почти выжил из ума, – заявила она, сделав неопределенный жест рукой. – Распевал день и ночь.
Арии из опер. Во всю мощь своих легких. Это было ужасно. Нам приходилось давать ему огромные дозы снотворного, чтобы заставить его заснуть и дать нам покой хоть на время.
Чейз прочистил горло. Интересно, подозревают ли старшие Эберхарты, какими эксцентричными они кажутся окружающим? Если и да, то их, очевидно, это совершенно не беспокоит. Он посмотрел на Эндикотта.
– А у вашего деда было много денег?
Эва бросила на него быстрый взгляд. Он видел, что его бесцеремонность раздосадовала и покоробила ее, но, во всяком случае, на Эндикотта этот вопрос особого впечатления не произвел.
– В какой-то период своей жизни он был богат. Кажется, он получил солидное наследство, но потом, когда стал актером, спустил все свое состояние, чтобы прокормить семью в промежутках между
